Imprimatur - [12]

– А почему теперь не то?

– Величие и звезда Рима закатились с восшествием на престол нынешнего папы и вернутся обратно лишь с его смертью. Театральные постановки запрещены, карнавал тоже. Да разве ты сам этого не видишь? Храмы приходят в упадок, дворцы ветшают, мостовые – дрянь, акведуки разваливаются. Мастеровые, архитекторы и рабочие, оставшись без работы, возвращаются по домам в свои провинции. Печатные объявления и газеты – то, что так тебя увлекает – под запретом, за нарушение коего – наказание еще более строгое, чем когда-либо. Ни празднеств во дворце Барберини, ни спектаклей в театре Тор-ди-Нона для шведской королевы Кристины, отрекшейся от лютеранства и прибывшей в Рим. С восшествием на апостольский престол Иннокентия XI королева Кристина носа не кажет из своего дворца[17].

– А вы случаем не жили в Риме прежде?

– Да, одно время, – ответил он и тут же поправился: – Вернее, несколько раз. Я прибыл в Рим в 1644 году в возрасте восемнадцати лет и учился у лучших музыкантов. Имел честь быть учеником несравненного Луиджи Росси[18], величайшего из европейских композиторов всех времен. Барберини владели театром на три тысячи мест, расположенном в их дворце на площади Четырех фонтанов, а театр Колонна во дворце Борго вызывал зависть всех правящих домов. А какие декораторы оформляли постановки! Кавалер Бернини, к примеру! Театральные представления завораживали, бередили душу. Было все: и дождь, и закат солнца, и вспышки молний, и живые представители фауны, и дуэли с настоящими ранами и кровью, и дворцы такие, что не отличишь от городских, и сады с фонтанами, откуда били струи воды.

Тут я спохватился, что до сих пор не поинтересовался у собеседника, кем он был – композитором, органистом или регентом хора. Однако судьбе было угодно, чтобы я удержался от вопроса. Его особенное, гладкое лицо, необыкновенно мягкие, вкрадчивые, чуть ли не женские движения, а более всего необычайно чистый голос, напоминающий голос ребенка, – все это привело меня к мысли, что он оскопленный певец.

Видно, аббат подметил мелькнувшую в моем взгляде догадку. Однако продолжал как ни в чем не бывало:

– В прежние времена певцов было меньше, это теперь их развелось… И немалое их число было ничем не связано и могло достичь многого. Лично я был не только наделен свыше талантом, но и усердно трудился. Лет тридцать тому назад великий герцог Тосканский, чьим подданным я являюсь, послал меня в Париж с моим учителем Луиджи Росси.

«Вот откуда странное „р“, которое он с таким удовольствием произносит», – подумалось мне, а вслух я сказал:

– Вы отправились в Париж для продолжения учебы?

– Ты что же, полагаешь, что обладатель рекомендательного письма, адресованного кардиналу Мазарини и Ее Королевскому Величеству, нуждается в учебе?

– В таком случае, господин аббат, выходит, вы пели для Их Королевских Величеств!

– Королева Анна любила слушать, как я пою, у нее были свои предпочтения. Ей нравились меланхолические арии в итальянском духе, и я мог сполна удовлетворить ее запросы. И двух вечеров не проходило, чтобы меня не призвали во дворец. Всякий раз в течение четырех часов в ее покоях царила одна музыка. – Он прервал свой рассказ и с отсутствующим выражением лица уставился в окно. – Ты ведь никогда не был при дворе французского короля. Как же мне объяснить тебе? Все эти шевалье и знатные дамы оказывали мне уйму почестей, а когда я пел для королевы, мне казалось, я в раю, а вокруг меня целый сонм ангелов. В конце концов королева попросила великого герцога не отзывать меня в Италию, чтобы продолжать наслаждаться моим пением. Мой государь – ее двоюродный брат по материнской линии – пошел ей навстречу. Несколько недель спустя королева, одарив меня сладчайшей улыбкой, показала мне письмо моего герцога, который позволил мне задержаться в Париже. Я чуть не умер от радости, читая его. Я часто наведывался в Париж и позже, в частности со своим учителем Луиджи Росси.

При упоминании о нем взор Атто всякий раз загорался едва сдерживаемой радостью.

– Ныне его имя забыто. Но тогда он воспринимался не иначе как великий или даже величайший из мастеров. Он дал мне заглавную партию в «Орфее», самой великолепной постановке при французском дворе. Успех был незабываемый. Мне был тогда двадцать один год. После двух месяцев, в течение которых шли представления, я вернулся во Флоренцию, но Мазарини вновь упросил великого герцога прислать меня во Францию, поскольку королева не могла обойтись без моего голоса. Так по возвращении в Париж с сеньором Луиджи мы угодили в гущу событий Фронды[19] и вынуждены были бежать вместе с королевой, кардиналом и несовершеннолетним королем.

– Вы знали Наихристианнейшего короля еще ребенком!

– И притом довольно близко. В эти ужасные месяцы, проведенные в замке Сен-Жермен, он никогда не расставался с матерью и слушал мое пение. Случалось, в перерывах между пением я придумывал разные игры, чтобы развеселить его. И тогда Его Величество начинал улыбаться.

Я находился под сильным впечатлением от своего открытия. Необычный постоялец в прошлом не только был прославленным певцом, но и вхож к Их Королевским Величествам! Кроме того, он принадлежал к тем чудесам природы, в которых мужские черты сочетаются с музыкальным даром и особенностями женского ума. Необычный серебристый тембр его голоса сразу обратил на себя мое внимание. Но другие детали выпали из моего поля зрения, почему я и решил сперва, что он простой содомит.