Имперская реликвия - [36]

Графиня, казалось, приободрилась. Николь догадалась, что графиня надеется, что Майджстраль прячется в будуаре и подслушивает.

— Отлично, — сказала графиня. — Скажите ему вот что. У него есть нечто, что нужно мне, и я думаю, что смогу заплатить ему столько, сколько его устроит.

— Я все передам ему слово в слово, моя госпожа.

— Благодарю вас, — улыбнулась графиня любезно, однако по глазам ее было видно, что это любезность наигранная. — Сожалею, что пришлось побеспокоить вас, мадам.

— Никакого беспокойства, графиня, я просто обожаю помогать моим друзьям, — ответила Николь и улыбнулась графине так, что было видно, что улыбка натянутая, а следовательно, Николь показывает графине, что понимает, что и та разыгрывает любезность. Нюансы, нюансы… Профессия Николь.

Изображение Анастасии исчезло.

Николь перестала улыбаться. «Майджстраль… — подумала она с тревогой. — Во что же ты вляпался?»

7

— Ты свободен, — сказала сержант Тви, поднимаясь по лестнице с подносом еды для Амалии Йенсен. Котвинн радостно передал ей голографический проектор, пистолет и пульт управления наручниками и кандалами.

— Пленница вела себя спокойно, — прорычал он и пошел вниз по лестнице, топая и разминая плечи. Явно искал, по чему бы стукнуть.

Охрана пленников. Пф-ф! Ломать им шеи — это было ему гораздо больше по душе.

Разве это работа для такого хозалиха, как он? В нем было сто шестьдесят девять нг. роста, семьдесят нг. в плечах, охват бицепсов — пятьдесят восемь нг., и в груди он был шире, чем длина мерной ленты, с помощью которой пытался себя обмерить. На его родине — фронтирной планете, где воцарению хозалихов мешала бедность ее полезными ископаемыми и враждебность местных форм жизни, — на него смотрели со страхом и вожделением. Со страхом и вожделением, которые, на взгляд Котвинна, были вполне оправданны.

Котвинн ввалился в свою комнату, преисполненный желания растоптать цветы лилий на рисунке ковра. Комната была обставлена в местном мещанском стиле: оборочки на шторах и покрывале, пушистые ковры, вазы с цветочками, сверхмягкая перина на кровати, которая по приказу принимала очертания тела. Со всем этим Котвинну приходилось бороться. Расслабься он, такая жизнь затянула бы его, размягчила.

А он вовсе не намеревался мягчать. Котвинн был славным отпрыском лучших хозалихских родов, пионеров, которые своей силой и своей волей продвигали, расширяли границы Империи и покоряли целые планеты, кишащие противниками-чужаками. Слюнтяй-император, посиживающий в своем гареме, думал, что победы — его заслуга. Пф-ф! Работу эту делали такие, как Котвинн, и притом самым лучшим и эффективным методом — проламывая черепа врагов.

Котвинн считал себя кровожадным рубакой — великим в ярости, страшным в веселье, поплевывающим на законы, пытающиеся защитить тех, кто слабее его. Он не признавал никаких традиций, кроме собственной воли, никаких мотивов, кроме собственного обогащения. Он презирал Воров в Законе, пользующихся лазейками в законах, хитро проникающих по ночам в дома, где погашен свет. Куда лучше заявлять о себе открыто. Не любил Котвинн и Синна, который нанимал других, чтобы те делали за него его работу, грязную работу. Единственной, кто, на его взгляд, чего-то стоил во всей этой шайке, была графиня, женщина, которая взаправду ценила силу, гордость и отчаянные поступки. Котвинн был прирожденным взломщиком. Он дезертировал из армии, и если бы его карьеру вооруженного грабителя в юности не оборвал один вонючий слабак-человечишка (который, притаившись на балконе, сбросил на голову Котвинна кирпич), он бы до сих пор был грабителем.

Впоследствии Котвинн решил, что совсем недурно было бы послужить в подразделении Тайных Драгунов. Там он смог бы изучить повадки этих тупых идиотов, а потом, когда настанет нужный момент, он сам нанесет удар и не оставит позади себя ничего, кроме развалин да переломанных шей.

Котвинн слазил под кровать, вынул оттуда ножны, из которых достал длинный стальной клинок — он не признавал легких сплавов! — и поднял его над головой, сжав рукоять обеими руками. Старательно представив перед собой барона Синна, он разрубил образ напополам. Потом клинок затанцевал перед Котвинном, разрубая воображаемого барона на кусочки. Сердце его бешено колотилось. Кровь кипела в жилах. Он был Котвинн. Котвинн. КОТВИНН! Славный представитель своего народа! Кровавый мститель с сердцем, полным беспощадного величия!

Котвинн размахнулся так, что нечаянно задел вазу, та опрокинулась, и по ковру рассыпались розы. Котвинн выругался и проткнул мечом лилии на ковре, после чего меч вонзился в пол и закачался.

Котвинн в сердцах плюнул. Какая неудобная комната. Какое нелепое задание. Какие несуразные компаньоны.

Не прилагая усилий, он выдернул меч из пола. Оружие повисло в его руке, словно зуб страшного чудища. Котвинн размышлял о положении дел.

Его компаньоны — его так называемые начальники — удерживали женщину, Амалию Йенсен, ради выкупа. Удерживать бабу-пленницу — это он мог бы и сам, и для этого вовсе не были нужны ни Тви, ни Синн.

Он подтянул губы и высунул язык. Чудесная мысль пришла ему в голову. «Кокнуть Тви, — подумал он. — Кокнуть Синна, а потом перекинуть эту Йенсен через плечо и оставить позади себя пылающий мещанский особнячок графини Анастасии». Чудная картинка! Какое Котвинну дело до Судьбы Империи?