Империя Вечности - [90]

С мальчишеским изумлением Ринд любовался ловкими обезьянками на Гибралтаре, фосфорическим сиянием, озарившим как-то под вечер морские гребни, стекающим ослепительными каплями с лопастей гребного колеса (Infusorial animaculæ, как пояснил оказавшийся рядом ученый), хаосом башен, деревьев и куполов на Мальте. И вот, за несколько дней до прибытия в Египет, «Ориентал» облекся волшебным ночным туманом, точно так же, как некогда «Ориент». Застыв на носу, внимая сентиментальной мелодии корабельного оркестра, молодой человек воображал, будто слышит неподалеку во мгле приглушенные голоса Денона и Бонапарта.

Еще в октябре Ринду пришлось убедиться, что Александрия, настолько разочаровавшая двух знаменитых французов пятьдесят семь лет назад, уже не та. Преобразования, начатые волей Наполеона и подхваченные сильной рукой Мохаммеда Али, породили истинное столпотворение для купцов, наемников, банкиров, мошенников, перекупщиков, разъездных торговцев, дельцов и безрассудных искателей приключений. В городе появились ветряки, маленький оперный театр, паровой буксир, шипящий локомотив на железнодорожном вокзале, а также гигантский храмоподобный товарный склад, забитый сельскохозяйственными продуктами. Уличный оборванец, освещая тьму фонарем, проводил Ринда к роскошному отелю «Европа», где молодой человек снял номер, сладко выспался на перине с гагачьим пухом, поднялся по звонку будильника, голосившего как муэдзин, и поел на завтрак лепешек с повидлом при свете искристой стеклянной люстры. После чего не преминул, помня совет сэра Гарднера, обзавестись недостающей провизией (включая новый котелок, свечи, мухобойку и крысоловки), взял напрокат надежного осла, нанял весьма подозрительного проводника и отбыл в Каир через Канопские ворота.

Пилигриму посчастливилось увидеть Помпейскую колонну, обелиски розового гранита, известные как «иглы Клеопатры», руины старинных бань и подземелий (словом, все, что лицезрели глаза Денона), однако в его голове неумолчным эхом звенело прощальное напутствие сэра Гарднера, заставляя держаться настороже в беспрестанном ожидании удивительных событий или загадочных подарков судьбы; подобное напряжение обостряло все чувства — и в то же время не позволяло в полной мере насладиться величием древних памятников.

Шотландец проехал вдоль побережья, еще усеянного обломками французского флота, отмахнулся от сельских девушек, продающих солдатские пуговицы, словно древних жуков-скарабеев, и попал в Абу-Мандур, где осмотрел минареты и башни монастырей, утратившие былую внушительность рядом с чередой телеграфных столбов.

Красноватый Нил показался ему гигантской веной, бегущей среди густых зарослей мимозы и банановых деревьев. Поспав на расстеленном одеяле под неблагозвучную симфонию из песен цикад и шакальего воя, Ринд пробудился между невесомыми струйками восходящего пара и продолжал путь в Каир под громкое хлопанье крыльев несметных стай бекасов и цапель; проголодавшись, он охотился на зайцев и кабанов: пистолеты сэра Гарднера не давали осечек. Как-то раз молодой человек изрядно перепугался, увидев перед собой при лунном свете мускулистого нубийца с блестящим клинком, и дрожащей рукой навел на него оружие — но тот оказался всего лишь знакомцем проводника, который пригласил обоих отведать американского кофе под сенью столетней смоковницы.

Потом Ринд увидел прелестных нагих купальщиц (и тут же отвел глаза, опасаясь то ли за собственную скромность, то ли за скромность девушек) и речную флотилию с белозубыми корабельщиками, ловко направляющими треугольные — «латинские» — паруса своих суденышек, прыгающие на воде пробки от содовой, пятно от машинного масла, переливчатое, словно голубиная шея, и плывущие по течению отходы рафинадного заводика. Молодой человек погулял по развалинам рисовой мельницы, паровой двигатель которой, затянутый паутиной из виноградных лоз, давно заглушила трава; наведался на процветающую текстильную фабрику и купил себе красную феску — которую, правда, через два дня навсегда унес порыв ветра; под Вадраном ему предъявили распухшую тушу водяного буйвола, поглотившего, согласно местной легенде, целую реку.

Сухопутные странствия заняли около двух недель. И все это время Ринд волновался, не пропустил ли ненароком какого-то важного знака, по недогадливости своей не поняв очевидного или не почувствовав близкой тайны; молодой человек стал опасаться: а вдруг утомительное путешествие по дельте задумывалось только для того, чтобы показать ему вечную истину Природы, покоряющей все и вся. Не это ли имел в виду сэр Гарднер, говоря об ответах, которые можно найти в Египте?

Усталый, измученный палящим солнцем, Ринд от растерянности едва замечал, где находится, вплоть до незабываемой минуты, когда различил сквозь утреннюю знойную дымку, на фоне массивных медовых пирамид и пурпурного холма Моккатам, изящные дворцы, гробницы и мечети Каира.

Да, это был тот самый лабиринт глухих улиц, куда двадцать пятого июля тысяча семьсот девяносто восьмого года в погоне за бегущими от рассвета тенями, чувствуя на себе настороженные взгляды со ста минаретов, впервые ступил завоеватель Наполеон, влекомый благоуханием жасмина и судьбой. Тот самый бурлящий город, куда двадцать второго сентября тысяча семьсот девяносто восьмого года забрел изголодавшийся, обессиленный Денон — и в ту же минуту пленился восхитительной гармонией красоты и целесообразности, одеяния и цвета кожи. Та самая пестрая и шумная столица, куда двадцатого октября тысяча восемьсот первого года по следам уходящей французской армии проник У. Р. Гамильтон, подозрительно косясь на каждую темную пещерку или запертое окно. Та самая суматошная метрополия, которой двадцать первого декабря тысяча восемьсот двадцать первого года достиг светловолосый юноша по фамилии Уилкинсон, чтобы, подобно Денону, поддаться чувственным чарам теней, света, опасностей и ароматов…