Империя Вечности - [24]

— А… ну да.

— Я имею в виду сэра Уильяма Гамильтона, прославленного метафизика, вашего земляка. Удивительный человек. У него любопытные взгляды относительно мифического восхождения Наполеона к вершине Великой пирамиды.

— Мифического? Так это неправда?

— О, разумеется, Наполеон предпринял одно или два путешествия к пирамидам, но нет ни единого документального подтверждения, чтобы он куда-то поднимался; с чего бы французским историкам умолчать о подобном подвиге? Похоже, вместо этого Наполеон стоял в стороне, наблюдая за тем, как его ученые спутники взбираются по гигантским строительным блокам, — ведь это было суровое, даже пугающее испытание для человека с его ростом.

— Да, но я уверен, — начал Ринд, — что видел иллюстрацию в одном фолианте, и там Бонапарт стоял на вершине…

— Разумеется: какой же художник устоит перед столь символичной картиной? Об этом-то и писал сэр Уильям. Если подавляющее большинство полагает, будто Наполеон поднимался на Великую пирамиду, то какая разница, есть ли здесь доля правды?

— По-моему, правду всегда нужно отделять от мифов.

— Верно. Однако, имея дело с Наполеоном, чья жизнь окружена легендами, кто скажет, где пролегает эта граница? Особенно если такая личность материализуется в Египте, то есть в колыбели мифов. Вдобавок даже у самого бескомпромиссного историка бывают ситуации, когда приходится уступать общественным предрассудкам. И потом, нам попросту не дано всего знать; существуют белые пятна, дерзкие предположения, неубедительные свидетельства, противоречивые истории, не заслуживающие доверия рассказы, наконец, пропаганда — вот где миф оказывается более ценен, живуч и плодотворен.

Ринд не совсем понимал, к чему эти речи, но продолжал волноваться, как бы его не раскусили.

— По-вашему, выходит, нет никакого смысла в исследованиях и во всем, что касается наполеоновской экспедиции, буквально ничего нельзя принимать на веру.

— О, мы можем принять на веру очень многое. Упрочив свое положение в Каире, Наполеон правил твердой рукой, если не сказать — жестоко. Его уважали и ненавидели. Он посылал ученых на самые легендарные исследования. Однако не прошло и года, как он внезапно решил вернуться. А вот все остальное, что происходило в промежутке, — с улыбкой прибавил сэр Гарднер, — овеяно мифами.

В парке он отпустил терьера с поводка и теперь наблюдал, как радостно тот носится между деревьями. Ринд был в задумчивом настроении, а его спутник неожиданно впал в философию.

— С другой стороны, — произнес он, — не подумайте, будто бы я намерен оспаривать место Наполеона в египетских анналах. С исторической точки зрения будет несправедливо его недооценивать. Ведь это было первое значительное столкновение между Западом и Востоком, если не считать Крестовых походов. Вы только вообразите! Отзвуки подобных встреч гремят в веках.

Расшалившийся пес тем временем вспугнул нескольких уток и загнал их в пруд.

— К тому же Наполеон сыграл решающую роль в зарождении археологии — этого тоже нельзя отрицать. Я просто предупреждаю вас: не поддавайтесь чарам этого человека. Будьте осторожны с легендой, иначе она захватит ваше воображение так, что вы и представить не можете. Согласитесь, не очень приятная перспектива для молодого археолога, которому еще столько нужно успеть.

— Непременно учту, — заверил шотландец, всерьез опасаясь, как бы его расследование не зашло в тупик, не успев начаться.

Неутомимый пес решил, что бедные утки достаточно напуганы, и принялся носиться по парку в поисках новой добычи.

— Как зовут этого малыша? — праздно полюбопытствовал Ринд.

Однако сэр Гарднер тянул с ответом; Ринду даже начало казаться, что тот не расслышал вопроса. Но вот наконец прозвучало смущенное:

— Наполеон.

Известный археолог покаянно улыбнулся.

По настоянию сэра Гарднера Ринд взялся читать в английском переводе «Voyages dans la Basse et la Haute Égypte»[30] Денона, знаменитый отчет художника о египетском походе, снабженный авторскими иллюстрациями.

До сих пор молодой шотландец немногое знал об этом человеке, разве что часто слышал в разговорах упоминание его влиятельного и отчего-то грозного имени. В Эдинбурге Ринд поборол искушение и не стал читать о приключениях Вивана Денона, отчасти потому, что не имел лишнего времени для подобных развлечений, но главным образом — не желая, по примеру автора, поддаваться таинственным чарам заморских стран. Даже теперь, уже с книгой в руках, он ловил себя на том, что намеренно пропускает абзацы, перелистывает целые страницы, пытаясь сохранить холодную и трезвую голову. Однако, несмотря на самые ревностные усилия, Ринд очень скоро увлекся. Такая уж это была история.

В октябре тысяча семьсот девяносто восьмого года Денон покинул Каир, нарядившись в оливковый фрак, вельветовый жилет, лаковые туфли и вызывающую фетровую шляпу. Девять месяцев спустя он вернулся в разодранном тюрбане, краденом пехотном мундире, оборванных шальварах из муслина и сандалиях, подбитых парусиной, — исхудалый, темный от загара, с лицом, испещренным шрамами, подозрительно похожими на следы оспы; в его запавших глазах темнела бездна пережитых столетий.