Империя - [55]

Санчо открыл глаза, смахнул нежданно-негаданно набежавшую сентиментальную слезинку и перевел взор на собеседника. Говорить о музыке ему всегда нравилось больше, нежели о своих романтических отношениях с Розгиной. Здесь он не стыдился собственных комплексов и открытого выражения чувств.

— Ага, — кивнул Александр. — Гимнастика души. В каждый новый день надо вступать не с воплями, а с поиском гармонии внутри себя и снаружи.

— Сам придумал? — Лавриков заложил книгу под мышку и поправил у себя на переносице немного съехавшие вперед очки.

Но Мошкин поразил его еще больше. Он без тени улыбки, с выражением стопроцентной собственной значимости заявил:

— Уяснил ценою горьких ошибок и бесцельно прожитых годов, за которые мучительно больно.

— Ну-ну, — неопределенно хмыкнул Федор Павлович, не в силах придраться к чему-то еще. Он до сих пор чувствовал себя немного неловко из-за утреннего нестандартного поведения. — А Федечка где?

— Дрыхнет наверняка, — вяло отреагировал Санчо, не прерывая своих нелепых гимнастических упражнений.

— Разбудить немедленно, — жестко распорядился Лавриков. — Спать до обеда вредно.

— Ну и разбудил бы.

— Это долгий процесс, а мне некогда.

С этими словами Лавр, обогнув сидящего на поскрипывающей табуретке Санчо, направился к выходу. Он уже распахнул дверь и ступил на покосившееся крылечко, как Мошкин с неподдельным любопытством окликнул его:

— Далеко собрался?

— Близко, — проворчал Лавр. — В садовый нужник. Поищу там… гармонию внутри и снаружи.

— Правильно, — на редкость спокойно и без всякого сарказма одобрил его решение Александр. — На природе. Под птичий щебет… Кайф! — Он картинно закатил глаза и тут же бросил уже в спину удаляющемуся от дома Федору Павловичу: — Если кто спросит, я за тобой занял…

Лавриков слышал слова соратника, но внешне никак не отреагировал на это. Сказать что-то Санчо, когда тот находился в подобном настроении, означало только одно: нарваться на очередную колкость. Мошкин редко оставался в словесном долгу. Это он только при посторонних выглядел молчуном, а среди своих, где он не стеснялся в высказываниях…

При виде подкатившего знакомого «фольксвагена» охранник гаража призывно поднял загораживающий проезд шлагбаум. Семирядин, слегка притормозив возле облаченного в камуфляж крепкого парня с густыми русыми волосами, опустил боковое стекло автомобиля и выглянул в образовавшийся оконный проем.

— Куда ставить это реликтовое насекомое? — с усмешкой вопросил он.

Однако охранник не оценил его грубого юмора. С постным выражением лица, лишенным каких-либо человеческих эмоций, парень указал широкой лопатообразной ладонью необходимое направление:

— Туда. Через три ряда, за вторым столбом…

Андрей сделал все в соответствии с этой выданной ему в устной форме инструкцией. Поставил «жука» на полагающееся ему по праву место, закрыл машину на ключ и направился к лифтовым кабинам. Нажал кнопку вызова.

В квартире покойного Владимира, где тот проживал со своей семьей, Семирядин бывал не однажды, но никогда прежде ему не доводилось самому открывать сложные дверные замки в обители компаньона. С ключами возникла небольшая путаница и вышла небольшая заминка, однако в итоге Андрей все же сумел проникнуть в интересующую его квартиру. Он осторожно прикрыл за собой дверь и задвинул внутреннюю щеколду. Несмелые шаги зашелестели по ковровому покрытию. Семирядину явно было не по себе, квартира «почившего» компаньона подавляла его сознание своим тяжелым безмолвием. Андрей замер в центре гостиной, и его взгляд неожиданно пересекся с беззаботным взором Владимира Кирсанова.

На пустой стене с рельефной штукатуркой красовался крупный фотоснимок: Владимир, Ольга и десятилетний мальчик между ними с веселыми и умными глазами. Эта семейная фотография явственно передавала ощущение комфорта и счастья мальчишки, с двух сторон зажатого в объятия родителей.

Семирядин прекрасно помнил, когда был сделан этот снимок. Более того, фотографировал именно он, Андрей. Воспоминания нахлынули на него сами собой. Но и слишком противиться им он не стал. Оля! Семирядин первым познакомился с ней. Во всяком случае, так ему казалось, и все последующие события попахивали откровенной несправедливостью.

Накануне столь великого для каждого русского человека праздника, как Новый год, Москва буквально стояла на ушах. Повсюду шла нешуточная подготовка, а вернее, уже завершающая ее стадия, отчего суета не стала меньше, а, наоборот, в значительной мере усилилась. 25 декабря столица сияла разноцветными огнями гирлянд, магазины фактически ломились, но, к сожалению, не от предлагаемых потребителю товаров, а от самих покупателей, выстраивающихся в огромные очереди в надежде приобрести что-нибудь стоящее для себя и своих близких.

Андрей Семирядин, расположившийся за рулем старенькой «шестерки» и неторопливо направлявший своего стального коня в сторону центра, горько усмехнулся, наблюдая всю эту картину, внешне смахивающую на наступление апокалипсиса. Так было каждый год, но он-то, Андрей, знал, чем все это закончится. Знали об этом и другие, но почему-то не отдавали себе полного отчета. Купить хорошие подарки никому не удастся, потому что их вовсе не существует в природе, Новый год пройдет, и от него не останется ничего, кроме головной боли и этих гирлянд, которые уже будут не радовать глаз обывателя, а скорее раздражать своим постоянным присутствием. Так тоже было каждый год.