Империя тишины - [41]

– Что вы хотели этим сказать? – спросил я по-прежнему на джаддианском.

Гибсон покачал головой и приподнял полы тяжелой изумрудной мантии, чтобы не споткнуться о нее на ступенях каменной лестницы, по которой мы поднимались на стену, к одному из многочисленных виадуков.

– Не сейчас, подожди. Ты уже готов к отъезду?

– Более или менее. Но я точно не знаю, что брать с собой. Что бы ни случилось, не думаю, что у меня будет большой багаж.

Я не упомянул о двадцати тысячах марок на моей новой универсальной карте, но спросил:

– Мне ведь можно что-то с собой взять?

Гибсон остановился перевести дыхание и махнул рукой, чтобы я шел дальше.

– Насколько я помню, Капелла разрешает привезти один чемодан с личными вещами. Разве об этом не сказано в той инструкции, что передал тебе отец?

Мне оставалось только захлопать глазами. Я полагал, что, став схоластом, должен буду отречься от всего своего имущества, и не делал никаких серьезных приготовлений.

– Извините, не прочел, – признался я.

Гибсон долго и строго смотрел на меня, а затем переключился с джаддианского на классический английский:

– Было бы лучше, если бы ты побеспокоился об этом.

Он приподнял бровь, словно хотел сказать: «Или тебе начнут задавать ненужные вопросы». Мы прошли мимо двух пельтастов со сверкающими на солнце длинными копьями. Они отдали мне на ходу салют, и мы поднялись по внешней винтовой лестнице, обвивающей башню и ведущей к береговой стене.

Люди считают, что это вода захватывает их воображение, когда они смотрят на море, что это вода приводит их в восторг и заставляет мечтать о плавании к неизвестным землям. Они ошибаются. Ведущую роль в феерии моря играет не вода, а ветер. Я понял это сразу и окончательно, когда мы взобрались на высокую полукруглую арку из черного камня, образующую восточную границу Обители Дьявола. Хотя эпоха затяжных осад закончилась намного раньше гибели Земли, мои предки воздвигли эти массивные стены, словно собирались обороняться за ними от нападений огромных армад. Стены скалили свои треугольные каменные зубцы, похожие на зубья пилы, и даже низкорослый человек мог полюбоваться через просвет между ними на серо-стальные волны, бьющиеся о скалы.

Я вдохнул морской ветер полной грудью и в первый раз за день заговорил на стандартном языке:

– Поскорей бы покончить с этим. Все уже решено.

Находясь здесь в большей безопасности, чем в любой другой части замка, Гибсон тоже перешел на стандартный, пусть даже всего на мгновение:

– Я понимаю эту боль. Время перемен всегда несет с собой беспокойство, но и дает возможности для роста, как мне кажется. Ты должен без страха встретить то, что тебе суждено…

– Или не встретить, – отрезал я.

Схоласт хмыкнул и пропустил меня вперед, когда мы направились вдоль узловатых пальцев стены к Башне Сабины, отстоявшей почти на милю от клуатра схоластов и нижнего парка.

Гибсон выдохнул снова на классическом английском:

– Страх – это яд, мой мальчик.

– Еще один афоризм? – улыбнулся я лучшей полуулыбкой истинного Марло.

– Ну… да, – проворчал Гибсон. – Но он подходит.

– А разве они не всегда подходят? – задумался я, перейдя на лотрианский при виде еще одного патруля, и высвободил локоть из пальцев старого схоласта.

Хотя эта часть разговора была вполне невинной, мы взяли в привычку переключаться по кругу с одного языка на другой – стандартный, лотрианский, джаддианский и классический английский, время от времени добавляя сюда и контактный язык Демархии. Иногда мы даже практиковались в сьельсинском, на котором я говорил довольно бегло даже в те юные годы. Его мы обычно оставляли в резерве для тайных бесед, поскольку все, связанное с Бледными ксенобитами, вызывало подозрение у благочестивой Капеллы.

– На Тевкре теплей, чем здесь, – заметил Гибсон, подхватывая мой лотрианский. – В их системе не хватало комет, чтобы запустить постоянный круговорот воды при терраформировании. Они использовали песчаный планктон для восстановления атмосферы, потому что температура на поверхности такая высокая, что более нежная растительность быстро засыхает.

Перейдя на классический английский, он добавил:

– Тебе придется расстаться со своим нелепым сюртуком.

Я завернулся плотнее в длиннополый камзол и поднял воротник к самому лицу.

– Думаю сохранить его.

По правде говоря, я должен был в скором времени распрощаться со всеми нарядами и примерить либо черно-белые цвета Капеллы, либо изумрудный – схоластов.

– Если мы встретимся снова, я буду носить такую же зеленую одежду, как у тебя.

– Мы не встретимся.

Он сказал так вовсе не из жестокости. Для схоласта это было просто признание очевидного факта. Но он ошеломил меня не меньше, чем полученная от отца пощечина, и я ничего не ответил, все еще пытаясь осознать отрезвляющий смысл этих слов. Я знал, что никогда больше не увижу никого из этих людей. Размеры Империи были огромны, а человечество распространилось еще шире, и мне предстояло путешествовать среди этой тишины погруженным на многие годы в фугу. Я оставлял их всех в прошлом.

Нависшее молчание Гибсон нарушил волшебными словами:

– Я написал тебе письмо.

– Правда? – просиял я.

Мне нужно было бы подавить эту радость, затоптать в апатею, как сделал бы Гибсон, чтобы не дать ей просочиться наружу.