Империя Солнца - [20]

, трансцендентальной верности вождю — ciu–ghi. Таким образом, верность и преданность в Японии имеют значение не только в воинской и рыцарской сфере, но продолжаются и в уважении к родителям, солидарности между родственниками или друзьями, практике добродетелей, уважении законов, гармонии между супругами со справедливыми иерархическими отношениями между полами, производительности в области промышленности и экономики, работы и учёбы, формировании собственного характера, защите крови и расы. Всё это есть «верность» — и, в последней инстанции, верность императору. На этой основе всякое антиобщественное, безнравственное, преступное действие значит не нарушение абстрактной нормы, не имеющей серьёзного значения, или более или менее условного «общественного» закона, а скорее предательство, вероломство, позор, сравнимый с тем, что падает на воина, дезертирующего со своего поста или изменяющего обязательству своего мужественного договора со своим вождём. Они, таким образом, являются не «виновниками», а скорее «предателями», существами, неспособными к чести.

Здесь интересно отметить, что такой взгляд, который ещё жив в Японии и отражает то, что всякая другая традиционная цивилизация Востока и Запада изначально знала, но затем утеряла, заново выдвигается в фашизме и национал–социализме: эти движения склонны придавать понятиям права, общественного долга, а также вины и ответственности более этическую и мужественную — таким образом, антипозитивистскую — основу; хотя, в отличие от Японии, здесь в настоящее время нет высшего, религиозного ориентира, составляющего в японской традиции в некотором смысле сверхъестественный характер имперской функции.

Этим характером японские императоры обладают в том числе и из–за своего происхождения, считавшегося нечеловеческим, и, как подчёркивается, восходящего к доисторическим эпохам, а также из–за «тройного сокровища» — sam–shu no–shin–ghi — эмблемы божественной власти: зеркала, жемчужины и меча. В Японии нет церемонии коронации и восшествия на трон: новый император становится таковым в той мере, насколько он принимает тройное сокровище, которое отмечает и закрепляет это право свыше. Традиции этого рода относятся к таким древним, что часто их исходное значение в той же Японии существует только во фрагментарной и завуалированной форме. Например, что можно сказать о связи между императором и женским божеством Солнца? Здесь нелегко рассматривать эту проблему: впрочем, мы уже касались её в другом месте. Укажем лишь то, что здесь физическое Солнце имеет смысл чувственного символа духовной реальности, силы трансцендентной «солярности». Далее, тот факт, что эта сила мыслится как женская, вероятно, объясняется по аналогии с многими героическими мифами, где значительную роль играют символические женщины — королевы или богини: именно они посвящают особо одарённых и подвернутых испытанию в царской функции существ. При помощи этого символизма выражается то, что и по отношению к духовной, небесной и «солнечной» силе император, оставаясь «мужчиной», должен сохранить своё реальное утвердительное и превосходящее качество, которым во всяких нормальных отношениях обладает мужчина по отношению к женщине. Это в общем противоположно семитскому низкопоклонству перед божественным.

Впрочем, это отношение «тождества» подчёркивается первым предметом тройственного имперского сокровища — зеркалом, которое называется kaga–mi–me–mitamo, то есть «великий дух». В нём, как в магическом «присутствии», есть «солнечная» сила. Как таковое, зеркало предлагает императору признать свой истинный образ, то есть обладание всегда присутствующим тождеством с солнечной силой.

Говоря о втором символе—мече, нужно рассмотреть два аспекта. Первый, экзотерический, более или менее соответствует значению, которым меч обладает в качестве символа мирской власти. Более того, в Японии он отсылает к способности отличать добро от зла, реальное от нереального—таким образом, к возможности быть справедливым судьёй на земле. Но всё же второй аспект данного символизма—более тайный, эзотерический аспект—должен дать этой способности метафизическую основу. В мифе фактически говорится, что первоначально этим мечом сражался брат солнечной богини, чтобы «убить дракона с восемью головами». Здесь невозможно изложить символизм этого предприятия и числа «восемь», к которому обращается миф. Скажем только, что здесь мы вновь видим ссылку на сверхъестественное осуществление, предполагающее разрушение низких, «теллурических» влияний, на различных планах обусловленного существования.

Что касается символа камня или жемчужины, ama, то с самой внешней стороны он отсылает к буддизму, которому знакома таинственная жемчужина «сострадания» в высшем смысле—человеческого чувства, величия и размаха души, на санскрите mahatma. Но японское слово «слава» также означает «душа» или «божество», и символика «небесного камня» ведёт нас далеко в прошлое. Тот же Грааль в тексте Вольфрама фон Эшенбаха появляется в качестве божественного или небесного камня—lapis ex coelo, что тесно связано с идеей трансцендентного царства, в то время как древнеанглийская традиция знает так называемый «камень судьбы», который с доисторических времён играет свою роль в посвящении законных королей. Ссылки такого рода можно было бы легко увеличить. Вообще, священный камень, кажется, составляет центр «традиционной» организации в высшем смысле, то есть почти в смысле «центра мира». Можно вспомнить тот же Омфал