Империя солнца - [97]

— Да, я видел атомную бомбу. А что случилось с доктором Рэнсомом? — Евроазиат явно не понял, о чем речь, и Джим добавил: — И с теми, кто ушел отсюда, пешком?

— Плохие новости, парень. — Евроазиат затряс головой, как будто искренне сожалел о некой незначительной, но досадной оплошности. — Сам понимаешь, американские бомбежки, еще болезни какие-то. Может, твой приятель и выкарабкался…

Джим совсем уже было собрался уйти, когда евроазиат вынырнул наконец из урны. В одной руке у него была пара сношенных деревянных башмаков, которые он тут же швырнул на гаревую дорожку. В другой болтались связанные шнурками теннисные туфли Джима. Он хотел что-то сказать кули, но тут Джим сделал шаг вперед:

— Это мое — мне их дал доктор Рэнсом.

Тон у него был решительный и отрывистый, и он потянул туфли из рук евроазиата к себе. Джим ждал, что тот сейчас вынет из-за пояса пистолет или прикажет китайцам сбить его с ног. Но, несмотря на голод и усталость от лазанья по трибунам, Джим чувствовал, как к нему возвращается обычная для европейца властная уверенность в себе.

— Ладно, ладно, парень. — Евроазиат не на шутку встревожился. — Я их тут специально спрятал на случай, если ты живой. Не забудь, скажи мамке и папке.

Джим шагнул мимо кули и вошел в залитый светом солнца туннель. На парковке между танков и сгоревших грузовиков слонялись кучки британцев. Они, пошатываясь, брели вдоль выцветших линий разметки, понятия не имея, куда идут и зачем, как будто стоило пережить всю войну, чтобы теперь испустить дух в этом убогом лабиринте. Августовское солнце за стенами стадиона жарило даже сильнее, чем внутри, как будто сил ему придавала царящая над полями и каналами непроницаемая тишина. От этой бесхозной земли исходило тихое белое сияние. Неужели вспышка атомной бомбы, про которую говорил евроазиат, опалила и эти поля? Джим вспомнил горящее тело американского летчика и тот беззвучный свет, который заполонил стадион и всех, живых и мертвых, одел в одинаковые белые саваны.

33. Летчик-камикадзе

Туфли были те самые. Джим с радостным чувством уверенности стоял возле прикрывающего технику на парковке бетонного дота. Мимо центрального входа шла дорога на Шанхай, к южным пригородам. Поля были безлюдны, но ярдах в трехстах в противотанковом рву у дороги сидел взвод китайских марионеточных солдат. Все еще одетые в выцветшую оранжево-зеленую форму, они, сидя на корточках и поставив между колен винтовки, сгрудились возле железной печки. Унтер-офицер вылез из рва, упер руки в бока и ждал, когда Джим подойдет поближе.

Если он и в самом деле к ним подойдет, они убьют его из-за одних только туфель. Джим знал: он слишком слаб, чтобы дойти до Шанхая, не говоря уже о тех бесчисленных опасностях, которые подстерегают его по пути. Скрывшись за дотом, он пошел в сторону знакомых и оттого казавшихся безопасными мест в районе аэродрома Лунхуа. До западной оконечности аэродрома было не более полумили — сплошная крапива и дикий сахарный тростник, с вкраплениями сброшенных топливных баков и фюзеляжей от сбитых самолетов. Между торчащими в небо ржавыми хвостами самолетов видна была белая взлетная полоса — когда не пропадала, растворившись в раскаленном полуденном мареве.

Стадион остался позади. Дорога была — прямой пустой меридиан, который бежит себе вокруг планеты, а планету война отбросила прочь, за ненадобностью. Джим шел по обочине, перешагивая через разбитые деревянные башмаки и тряпки, брошенные британскими заключенными на последней сотне ярдов пути к стадиону. По обе стороны от него были разбитые бомбежкой траншеи и доты, мир непролазной грязи. На краю заполненной водой танковой ловушки, среди покрышек и патронных ящиков, лежал труп китайского солдата, похожий на взорвавшийся бак с краской: оранжевая форма разошлась на вздувшихся плечах и ягодицах по швам, и кожа сквозь них маслянисто поблескивала. У дороги прикорнула упряжная лошадь с содранной с боков шкурой. Джим заглянул под ребра, в объемистую грудную клетку: а вдруг там крыса.

Он сошел с дороги, когда она свернула на восток, к порту в Наньдао, выбрался на земляную насыпь вдоль ирригационного канала и пошел через затопленные рисовые поля. Даже здесь, в миле к западу от реки, топливо из разбитых сухогрузов просачивалось по ручьям и каналам и покрывало залитые водой поля сияющей радужной пленкой. Джим передохнул на окружной дороге у аэродрома, потом перелез через проволоку и пошел к ближайшему заброшенному самолету. Вдали, на той стороне летного поля, громоздились возле пагод зенитной вышкой разрушенные бомбардировщиками мастерские и ангары. Среди разбитых самолетов бродили несколько японских механиков, но китайцы-старьевщики все куда-то подевались, явно испугавшись странной здешней тишины. Джим прислушался, пытаясь уловить знакомый звук ножовки по металлу или кусачек, но воздух был пуст, как будто дикая ярость американских бомбежек на долгие годы вперед изгнала из этих мест любые звуки.

Джим остановился под хвостовым оперением истребителя «Зеро». Сквозь крылья уже успел прорасти дикий сахарный тростник. Пулеметные очереди сорвали и обожгли с лонжеронов фюзеляжа металлическую кожу, но даже и ржавая эта скорлупа хранила в себе все очарование тех великолепных машин, за которыми он когда-то следил с балкона актового зала, как они взмывают в небо с той самой взлетной полосы, которую он помогал строить. Джим дотронулся рукой до похожих на оперение стрелы лопаток звездообразного двигателя и провел рукой по искореженной лопасти винта. Из радиатора масляного охладителя сочился гликоль, покрывая весь самолет розовой пунктирной паутиной. Он встал на основание крыла и посмотрел в кабину, на нетронутую приборную панель с датчиками и колесиками настройки дифферента. От этих дросселей и рычагов выпуска шасси веяло невероятной печалью, и даже от обычных заклепок, вбитых в металл неизвестной японкой на сборочном конвейере завода «Мицубиси».