Империя солнца - [95]

Он попытался встать, но тут вдруг почувствовал, как на запястье у него сомкнулись пальцы мистера Макстеда.

— Не ходи с ними… Джим… оставайся здесь.

Джим ждал, что вот сейчас мистер Макстед умрет. Но тот продолжать тянуть его руку вниз, словно пытаясь пригвоздить ее к земле. Джим сидел и смотрел, как маршевая партия, шаркая, тронулась по направлению к туннелю. Те, кто был не в состоянии пройти больше двух-трех шагов, падали и оставались лежать на гаревой дорожке. Джим слышал, как приближаются приглушенные марлевыми повязками голоса японцев, слышал, как поперхнулся от вони и сплюнул на землю сержант.

Рядом с ним, хрипло отдуваясь из-под маски, встал на колени солдат. По груди и бедрам Джима, обшаривая карманы, прошлись его сильные руки. Потом они грубо сорвали у него с ног туфли и зашвырнули их на гаревую дорожку. Джим лежал, не двигаясь, и отсветы горящих в Хонкю нефтехранилищ плясали на трибунах, подпаливая бока ворованных холодильников, решетки на радиаторах белых «кадиллаков» и лампы гипсовых нимф в ложе генералиссимуса.

ЧАСТЬ III

32. Евроазиат

Тихий солнечный свет залил стадион. С безоблачного неба шквалом сыпался мелкий град, волна изморози, осыпавшейся в трех милях над долиной Янцзы с крыльев американских самолетов. Подсвеченные солнцем, ледяные кристаллы падали на футбольное поле, как дождь из новогодней мишуры.

Джим сел и дотронулся до градин, до разбросанных в траве ледяных самородков. Рядом с ним лежало одетое огоньками тело мистера Макстеда, и на его пепельно-сером лице переливались крохотные радуги. Но буквально через несколько секунд град растаял и впитался в землю. Джим стал слушать самолеты, надеясь, что они запустят еще один каскад града, но небо было пустынным, от горизонта и до горизонта. На газоне встали на колени несколько заключенных, они ели градины и переговаривались между собой поверх тел мертвых товарищей.

Японцы ушли. Ночью, никем не замеченные, жандармские солдаты и унтер-офицеры собрали свое снаряжение и исчезли. Джим босыми ногами стоял в ледяной траве и смотрел на туннель, туда, где выход. С парковки сквозь тьму просачивались и перемигивались на бетонных стенах неверные отблески солнечного света. Один из британцев, в сношенных деревянных башмаках, уже двинулся, прихрамывая, к выходу; за ним, закрыв лицо руками, шла его жена в рваном хлопчатобумажном платье.

Джим ждал винтовочного выстрела, ждал, что британца сейчас отбросит к ногам жены; но они оба спокойно вышли на парковку и принялись рассматривать покореженную бомбами технику. Джим оставил мистера Макстеда лежать на траве и вышел на беговую дорожку, намереваясь пойти за ними следом, но потом поосторожничал и решил сперва забраться на трибуну.

Бетонные ступеньки, казалось, шли аж на седьмое небо. Джим остановился передохнуть возле кучи ворованной мебели. Он сел на стул с прямой спинкой возле большого обеденного стола и попил с полированного черного дерева теплой дождевой воды. Внизу тридцать или около того заключенных с трудом поднимались на ноги, как будто после закончившегося бог знает чем пикника. Женщины сидели в траве между тел своих бывших подруг и тихо перебирали волосы, а их мужья — те немногие, кто выжил, — вглядывались сквозь пыльные стекла в приборные доски стоящих на поле автомобилей.

Мертвых было больше ста человек: разбросанных по футбольному полю в полном беспорядке, как будто за ночь они нападали с неба. Джим повернулся к ним спиной и, шлепая по лужам, взобрался на верхний ярус трибуны. Теперь, избавившись от мистера Макстеда, он чувствовал себя виновным в его смерти, и это чувство вины каким-то образом было связано с потерей теннисных туфель. Он смотрел на мокрые отпечатки босых ступней на бетоне и твердил себе раз за разом, что вполне мог продать их японцам, обменять на горсть риса или на сладкую картофелину. А так, притворившись мертвым, он потерял разом и туфли, и мистера Макстеда.

Однако мертвые спасли Джиму жизнь, избавив его от ночного перехода. Лежа ночь напролет рядом с их холодными телами, наполовину бодрствующий, наполовину сонный, Джим чувствовал себя гораздо ближе к ним, чем к живущим. Мистер Макстед давно уже стал совсем холодным, а Джим все продолжал тереть ему щеки и отгонять с лица мух. В течение нескольких следующих дней он почти не отходил от мистера Макстеда, несмотря на тучи мух и на то, что от тела архитектора шел запах. Заключенные, которые сбились в кучку в центре поля, махали на Джима руками каждый раз, как он пытался подойти к ним, и велели убираться прочь. Он пил дождевую воду с полированной мебели на трибунах, а ноги таскал исключительно благодаря тому, что нашел в кармане у мистера Уэнтворта одну-единственную картофелину, а еще японские солдаты иногда бросали в его сторону прогорклые рисовые зерна.

Джим облокотился на металлические перила и посмотрел вниз, на парковку. Британская пара стояла и смотрела на разбитые машины — последний мужчина и последняя женщина в мире. Джим рассмеялся, глядя на них, но получился не смех, а кашель, и изо рта у него вылетел комок желтого гноя. Ему хотелось крикнуть им: мира больше нет! Прошлой ночью всяк запрыгнул в свою могилу и по уши укутался землей!