Империя солнца - [55]

На фюзеляжах самолетов погас последний отблеск заката, но Джим чуял в свежем ночном воздухе запах моторов. Он полной грудью вдохнул аромат машинного масла и смазочно-охлаждающей эмульсии. Голоса, белые тела китайских солдат, выложенная из человеческих костей взлетно-посадочная полоса — все куда-то исчезло, потесненное этим запахом. Он заглушил и молодого японского пилота в летном костюме, который что-то кричал сержантам у ямы и указывал на Джима пальцем. Джим очень надеялся, что его родители уже умерли, и теперь им хорошо и покойно. Отряхивая на ходу с блейзера известковую пыль, он бежал к единственно надежному укрытию, к самолетам, готовясь рухнуть в широкие объятия крыльев.

ЧАСТЬ II

20. Лагерь Лунхуа

Голоса бродили между тихо бормочущей на ветру колючей проволокой, прорываясь сквозь монотонный перебор, — как ключевые ноты мелодии под пальцами арфиста. Джим лежал в пятидесяти футах за ограждением, в высокой траве, рядом с силками на фазана. Он слышал, как спорят о чем-то двое часовых, совершающих свой ежечасный обход по периметру лагеря. Теперь, когда налеты американской авиации перестали быть чем-то из ряда вон выходящим, японские солдаты больше не забрасывали винтовок за плечо. Они держали свои длинностволки обеими руками и стали такими нервными, что, если бы заметили сейчас Джима за лагерной оградой, застрелили бы прямо на месте, ни секунды не задумываясь.

Джим лежал и смотрел на них сквозь раскинутую сеть силков. Только вчера они застрелили кули-китайца, который пытался пробраться в лагерь. В одном из часовых он узнал рядового Кимуру, широкого в кости крестьянского парня, который за годы, проведенные в лагере, вырос примерно настолько же, насколько вырос за это время сам Джим. Могучая спина рядового так и распирала изнутри ветхую гимнастерку, и казалось, что изношенная эта одежка держится на нем только благодаря стянувшим ее ремням с подсумками.

До того как война окончательно повернулась к японцам спиной, рядовой Кимура часто приводил Джима в бунгало, которое он делил с тремя другими охранниками, и разрешал надеть свои доспехи для кэндо.[40] Джим помнил, с какими бесконечными церемониями японские солдаты облачали его в металлические и кожаные доспехи, и густой дух тела рядового Кимуры, который неизменно держался в шлеме и наплечниках. Он помнил и внезапные вспышки ярости, когда рядовой Кимура срывался с места и налетал на него с двуручным мечом, и вихрь ударов, обрушивающихся на шлем, прежде чем он успевал отбить хотя бы один. Голова потом гудела, как пивной котел, — и не один день. Бейси вынужден был кричать в голос, давая ему очередное поручение, — так, что будил всю мужскую спальню в блоке Е, — а доктор Рэнсом вызывал Джима в лагерный госпиталь и обследовал уши.

Вспомнив о том, какие сильные руки у рядового Кимуры и какие у него быстрые глаза, Джим поглубже вжался в землю в высокой траве за силками. В первый раз он был счастлив тем, что фазан в силки не попался. Японцы остановились у самой проволоки и принялись внимательно изучать кучку заброшенных домов, примыкавших к северо-западному периметру лагеря Лунхуа. Рядом с ними, на самой границе лагеря, стояла полуразрушенная коробка бывшего актового зала, подведенная — вместо давно обвалившейся крыши — под концентрический обвод верхнего яруса. Лагерь был размещен на месте бывшего педагогического колледжа, который сперва разбомбили, а потом повредили в ходе наземных боев во время сражения за аэродром Лунхуа в 1937 году. Те развалины, которые оказались ближе всего к аэродрому, в лагерную зону не вошли, и свои силки на фазанов Джим ставил теперь именно здесь, на длинных, заросших бурьяном прямоугольниках между бывшими студенческими общежитиями. Утром, после переклички, Джим проскользнул под забором, там, где он упирался в крапивную чащу на боку заброшенного бункера, входившего когда-то в систему обеспечения безопасности аэродрома. Оставив туфли на ступеньках бункера, он прошел вброд по обмелевшему каналу, а потом, сквозь густой бурьян, вскарабкался на противоположный откос, к развалинам.

Первая ловушка стояла всего в нескольких метрах от лагерной ограды: расстояние, показавшееся Джиму бесконечным, когда он впервые прополз под колючей проволокой. Он оглянулся на уютный и безопасный мир лагеря, на бараки и водокачку, на караулку и переоборудованные под новых постояльцев общежития, и испытал чувство, похожее на испуг, при мысли, что его теперь могут попросту не пустить обратно. Доктор Рэнсом часто говорил про Джима: «дух веет, где хочет», когда тот носился по лагерю с какой-нибудь очередной идеей. Но здесь, в высоком бурьяне между разрушенными зданиями, он вдруг ощутил на душе непривычную тяжесть.

Джим лежал за силками, и вновь прихлынувшая тяжесть помогала ему еще плотнее прижаться к земле. С аэродрома Лунхуа взлетел самолет, четкий силуэт на фоне желтых многоквартирных домов Французской Концессии, — но Джим не обратил на самолет никакого внимания. Солдат, стоявший рядом с рядовым Кимурой, что-то крикнул детям, которые играли на верхнем ярусе бывшего актового зала. Кимура опять подошел к самой проволоке. Он принялся внимательно осматривать воду в канале и торчавшие у воды пучки дикого сахарного тростника. Из-за убогого рациона — а в последний год японцев-охранников кормили едва ли не так же скверно, как их британских и американских подопечных, — у рядового Кимуры исчезли последние намеки на юношескую пухлость. А после недавнего приступа туберкулеза его сильное волевое лицо стало каким-то одутловатым и похожим на лицо китайского кули. Доктор Рэнсом уже не в первый раз настрого запрещал Джиму надевать доспехи для кэндо, если это были доспехи рядового Кимуры. А бой теперь был бы, пожалуй, едва ли не на равных, несмотря на то, что Джиму было всего четырнадцать. Если бы не винтовка, с Кимурой вполне можно было бы и потягаться…