Империя - [212]

Марка проводили не в приемный зал, а в личные покои Адриана. Слуга оставил его в помещении с балконом, который нависал над садом. Льющийся оттуда яркий солнечный свет сперва ослепил Марка, не позволяя рассмотреть обстановку; лишь постепенно увидел он роскошную мебель, элегантные статуи, настенную роспись – и обнаружил, что он не один. На кушетке вырисовывалась фигура, сидящая спиной к солнцу. На секунду Марк принял мужчину за Адриана – тот напоминал императора шевелюрой и бородой, – но поза выдавала человека более молодого. У Марка замерло сердце, ибо ему почудилось, что он глядит на Цейония, который умер в януарские календы. Ходили слухи, что его лемур застрял во дворце, мучимый скорбью Адриана.

Но сидящий был старше Цейония и моложе Адриана, годами где-то за сорок, и оказался в полном здравии, хоть и печален.

– Должно быть, ты Марк Пинарий, – сказал он тихо. – Я Тит Аврелий Антонин. Мы вряд ли встречались, но ты, наверное, знаком с моим племянником, молодым Марком Вером. Точнее, сыном, – очевидно, теперь я должен называть его именно так.

Итак, перед Марком был человек, которого Адриан, горько разочарованный смертью Цейония и подгоняемый собственной скорой кончиной, произвел в преемники. Адриан потребо вал, чтобы Антонин принял в качестве наследников сына покойного Цейония и юного Марка Вера. Вер взял себе имя нового отца и стал Марком Аврелием, третьим в очереди претендентом на престол.

Навязанное усыновление было не единственной уловкой, задуманной Адрианом в стремлении контролировать будущее. Казалось, он упорно продвигает или устраняет окружающих, точно фишки на игральной доске. Находясь в угнетенном состоянии, прикованный к постели, одержимый заботой о престолонаследии, он казнил и вынуждал к самоубийству тех, кого считал излишне честолюбивым.

Самой последней и самой нашумевшей смертью явилось вынужденное самоубийство его девяностолетнего шурина Сервиана, которого Адриан заподозрил в стремлении возвысить внука. Скандал разразился и после смерти императрицы Сабины: кое-кто из ее родни осмеливался шептать, будто Адриан ее отравил.

– Мне сказали, что меня зовет Цезарь, – ответил Марк.

Антонин кивнул:

– Едва проснувшись утром, он сразу потребовал привести тебя.

– Молюсь, чтобы застать Цезаря в лучшем здравии, чем при последней встрече.

– Полагаю, ты тактично пытаешься справиться о его состоянии. Скоро увидишь сам. Постарайся не испугаться. Все тело распухло от жидкости. Лицо раздулось так, что ты вряд ли узнаешь Адриана. Говорят, нечто подобное произошло в конце и с Траяном.

– Могу я спросить о состоянии рассудка Цезаря?

Антонин пронзил его взглядом.

– Ты знаешь его очень давно, и я не стану лгать. В последние дни он несколько раз пытался покончить с собой. Сперва приказал рабу зарезать его. Когда тот отказался, он попробовал заколоть себя сам, но оказался слишком слаб. Потом потребовал у лекаря яда. «Цезарь просит меня стать его убийцей», – пролепетал несчастный, а Адриан процитировал ему из Софокла: «…Целителем ты будешь, всех мук моих единственным врачом»[37], – слова Геркулеса из «Трахинянок», произнесенные в агонии, с мольбой к сыну сжечь его. Лекарь отказался дать яд, за что Цезарь распорядился его казнить, а заодно и всех остальных, кто препятствовал его попыткам самоубийства.

Марк вытер со лба свежие капли пота.

– И лекаря лишили жизни?

– Разумеется, нет. Я просто убрал с глаз Цезаря провинившихся и заменил их другими людьми. Всем им строго наказано зорко следить за государем и пресекать новые попытки самоубийства. Между тем Цезарь, коль скоро врачи не смогли его исцелить, призвал чудотворцев и колдунов. В основном, как я не сомневаюсь, шарлатанов, но совсем недавно Цезарю стало немного лучше. Он настаивает, что достаточно здоров для поездок, и завтра намерен отбыть в Байи. Говорит, что окрепнет от морского воздуха. А перед отъездом желает увидеть тебя.

Антонин довел гостя до опочивальни и отворил дверь, но отступил, дав понять Марку, чтобы тот вошел один.

Шторы были задернуты, защищая покои от солнца. При свете нескольких ламп Марк увидел на постели уродливо разбухшую фигуру императора. С пьедестала в изножье взирала на Адриана статуя Антиноя.

Как и предупредил Антонин, отеки сделали Адриана почти неузнаваемым: щеки, подбородок и даже лоб чудовищно опухли, тогда как глаза и рот казались маленькими и узкими. Но когда император заговорил, голос был прежним, разве что сильнее прорывался старый испанский акцент.

– Пигмалион! Это ты?

– Я. Цезарь желал меня видеть?

– Да. Подойди ближе. Ты хорошо выглядишь, Пинарий. Нет, не трудись возвращать комплимент. Я содрогаюсь при мысли о собственной внешности. Обрати внимание – Антонин заботливо убрал отсюда все зеркала. – Адриан издал слабый смешок.

Марк удивился, застав государя в столь хорошем настроении. И это злодей, казнящий неугодных направо и налево?

– Пинарий, я позвал тебя, потому что хотел поблагодарить за все, что ты сделал для меня за долгие годы, и особенно за содействие служению Антиною. У Божественного Юноши нет последователя преданнее тебя. Созданные твоей рукой об разы переживут нас всех. Мы знаем в этой жизни только плоть, но плоть стареет, вянет и гниет, что мне известно доподлинно. Бессмертно лишь совершенство, и бог благословил нас, тебя и меня, созерцанием и осязанием истинной красоты.