Империя полураспада - [117]
Он сейчас ощутил явную ответственность за всё человечество земли, за тот мир, где родился и тот, который стал его новой родиной. Что это так и будет, если он останется жив, литературовед ничуть не сомневался. Ксения всегда прислушивалась к папиным советам и она, конечно, тоже не откажется покинуть старый мир, чтобы посвятить себя возрождению планеты и обрести, наконец, потерянный рай в старообрядческом Кунгурском треугольнике. Если человек познает Божественную Любовь, то ему станут нипочём все возникающие как грибы после дождя, невзгоды и неурядицы.
Перед тем, как отправиться на молебен, старец Смарагд сказал ему:
– Ты, братове, смогнешь следовати за мечтою, дабы превращать путь свой в ведущий к Господу нашему. Ты, братове, смогнешь творити чудеса исцеленья и пророчества, токмо не отрицай гласа ангела-хранителя твоего, донедже не познаешь Любви Божией.
Наставление старца запомнилось прочно и сейчас Александр Викторович, прошептал его, шевеля губами, словно молитву. Голос Смарагда ещё явственно слышался, но вместо горного заоблачного мира перед Знатновым возник совершенно другой. Может быть, то самое Зазеркалье, куда много путей, вот только назад – почти ни одного.
Перед Александром Викторовичем лежала равнина, отполированная, как мраморный пол Эрмитажа. Даже проглядывали разноцветные структурные жилки, и отполированный пол блестел, словно каток Ледяного дворца. В этой сверкающей равнине отражалось небо, покрытое радужными сполохами молний во всю ширь.
Знатнов уже не был привязан ко кресту, но и ногами ледяного пола пока не касался. Он просто завис в воздухе, не имея возможности даже пошевелиться. Это поначалу казалось необычным, только быстро надоело, потому что висеть в воздухе без движения было скучно. Однообразие быстро утомляет. Не избежал этого и литературовед. Собственно, какой же он литератор в этом мире? Похоже, ни прошлых заслуг, ни прошлого имени у него уже не было в отполированном стеклянном мире, где царствуют только отраженья и зеркало любуется собой, отражаясь в таком же зеркале. А радужный цветной небосвод – это тоже частица зеркала. Ведь там, где Знатнов родился и жил, радугу можно было увидеть в грани любого зеркала.
Вдруг пол под распятием начал темнеть, по нему побежали какие-то буквы. Затем буквы принялись выстраиваться в слова и застывать написанным зазеркальным текстом. Александр Викторович скосил глаза, насколько сумел, чтобы прочесть образовавшуюся под ним писанину, но пока ничего не получалось.
Зачем это всё, если даже прочесть нельзя? – мелькнула еретическая мыслишка.
Эта мысль, словно птица, залетела в голову и не собиралась исчезать.
Неожиданно тело висевшего в воздухе человека принялось вращаться в разных направлениях, то ускоряя движение, то замедляя его совсем. Наконец, всё-таки литератору удалось прочесть надписи на полу:
Смутное воспоминание окрепло и утвердилось: ведь это он сам писал когда-то!! Строки стихотворения почти совсем изгладились из памяти, но не настолько, чтобы не воскреснуть из небытия.
Что же это?!
Не собираются ли мне, ещё живому, Высший Суд учинить?!
Но ведь это невозможно!
Почему же невозможно.
Сам согласился. Сам и получишь.
Да! Согласился! Но чтобы не только свою непутёвую жизнь исправить. Важно оказать помощь другим, да и самой Земле исправиться, исцелиться…
Это не было ни диалогом, ни догматом, ни мыслями, возникающими ниоткуда в пространстве и улетающими в никуда. Это был какой-то спор памяти с сознанием, закончившийся демоническим хохотом, вспыхнувшим сразу и отовсюду, как будто огромная спичка, вспыхнувшая в пространстве. Смех проливался потоками, и смехопады с разных сторон пытались заглушить звуки, стремящиеся к оправданию написанных когда-то строк. Но вдруг, словно стрела просвистела в воздухе, отшвыривая по сторонам звуки сумасшедшего хохота.
Что ни будет во имя Любви, то да поможет Жизни и Радости.
Уже не стрела, а трещина, расколовшая пространство на две части, начала опоясывать весь окружающий мир с радужного небосклона и до мраморного отполированного дна. Но зеркальное пространство не исчезло, а, скорее, изменилось, стало ощутимым и осязаемым.
Физическое тело Знатнова пропало совсем, уступив место сверкающему сгустку энергии, от которого окружающее пространство пытается, походя, отщипнуть кусочек. Но в кусучие игры пространства опять вкрался какой-то голос, тяжело пахнущий ароматом прокисших фиалок, и в унисон ему вторил другой, лёгкий, словно пушистый снег, медленно летящий на землю.
Ты согласился показать вход! Ты обязан это сделать, ибо не вернёшь вылетевшие слова, не избавишься от данных тобой обещаний. Ты покажешь и сделаешь, что должен.
Любовь никому ничего не должна! Никто не смеет приказывать Любви исполнить неисполнимое.
