Империя и воля. Догнать самих себя - [122]

Драма русской истории, которой не касается Шмитт, но которой всецело увлечен Розанов, — это раздвоенность между чужими вопросами и собственной, заложенной в естестве России, закваской, которая еще не взошла, но подспудно действует в русской жизни и направляет ее настоящий рост и ее собственную судьбу. Россия и сама не вполне сознавала, какая существенная, ключевая роль в истории Нового времени ей отведена свыше.

Неравная борьба

Шмитт и Розанов по-разному оценивают смысл наполеоновских войн. Для Шмитта большое значение имела надежда Гете, «что благодаря власти и мудрости Наполеона Англия будет побеждена и твердая суша опять вступит во все свои права». Получается, что западный демон Вод всегда извлекал выгоду из мощи Востока до тех пор, пока весь мир не оказался разделенным на две половины. Для Розанова понятно, что Россия, вовлеченная во внутриевропейский кризис и европейскую жажду переопределения «номоса», несет в себе залог совсем другого переопределения и потому идет по Европе и по западной душе, как бы скользя, не открывая ей свою заветную мысль, оставаясь «вещью в себе». «Русские духа не принимают, — писал Розанов в статье «Возле русской идеи». — Чужие, соединяясь с нами, принимают именно дух. Хотя на словах мы и увлекаемся будто бы “идейным миром” Европы… Это только так кажется».

Шмитт как германец смотрит на ситуацию XX века глазами европоцентриста, несмотря на то что на словах он называет войну 1914–1918 годов концом европоцентризма. У духа мирового господства (по-шмиттовски «номос» восходит к «захватывать», «делить» — а по-розановски это немецкое grafen и haben, «грабить», «хапать») нет конца, этот демон обязательно вселяется в кого-нибудь еще.

В сущности, борьба за сушу и море закончилась, и вместе с началом новой эры — покорения воздуха а затем и открытого космоса — это уже борьба не за море, не за сушу, даже не за небо, а за жизненное пространство вообще. Но бороться за пространство, находя в этом предельный смысл своего номогенеза, может лишь саморазложившаяся, самораздвоенная цивилизация. Различные же миры, традиции-цивилизации обречены на борьбу не столько за пространство, сколько за господство над чем-то более важным: над временем и историей.

В этой последней борьбе Россия представлялась всегда более отсталой, более неподготовленной, чтобы давать зрелые ответы на вызовы действительности. Главная проблема России, с точки зрения Розанова, это запаздывание в осмыслении своей самостоятельной мировой роли. Само это запаздывание естественно для более молодой цивилизации. По существу Россия запаздывала с этим и в эпоху византизма, и в эпоху после крушения Константинополя, и в эпоху Петра, и в XIX веке. Мальчик боролся со стариком, ученик — с мастером.

Однако, как показал Розанов, в XIX — начале XX вв. русские не просто не дозревали до современного и адекватного провозглашения своей цивилизационной и духовной сверхзадачи, но под давлением западных идей страдали атрофией духовного автогенеза. Переходя на язык виталистов, суть номогенеза состоит в том, что самое главное, самое существенное для органической цивилизации, для живой культурной традиции — это не воздействия внешней среды (фактор хорогенеза), но фактор внутренний, вложенный в саму природу организма. Атрофия этого самого автогенеза была причиной глубочайшего русского кризиса (Смутного времени) во время первой мировой войны.

Номогенез земли не представляет собой чего-то законченного, пока он является суммой номогенезов особых и своеобразных цивилизаций, в многоголосии которых и состоит суть истории человечества. Пока история продолжается, внутри «номоса земли» будут возрождаться новые центры силы, пульсировать новыми артериями жизни. Земля будет вкачивать в древние жилы традиций и в натруженные вены цивилизаций обновленную горячую кровь.

Но что за кровь струится в традициях, в цивилизациях, что за огонь заставляет их восставать из руин в новых невиданных и чудных комбинациях? Это огонь крови человечества — его миссий, заданностей, целеполаганий, стремлений к скачку в будущее.

Какова миссия России?

Проявившаяся в истории невольная миссия России — снимать западноевропейские (начиная с папских), а если присмотреться, то и восточноазиатские (монголы, османы) претензии на мировое господство — связано таинственно с замыслом Божиим обо всей мировой истории. Не то чтобы некто нарочно восстанавливает равновесие сил на земле, но земля как целое стремится избегнуть гомогенности, обмануть энтропийную тягу к монополизации мира.

Получается, что «миродержавие» (термин Н. Данилевского) заключено вовсе не в господстве над всеми племенами и народами, а в сдерживании тех, кто жаждет такого господства. Это миссия хотя и «негативная», «отражающая», но по своему архетипу самая высокая (миссия Хранителя гармонии, Спасителя мирового лада). И это служение Стража мира до сих пор было миссией России.

В то же время во всякой миссии есть и положительное измерение, «символ веры», содержательное качество, которое несут миссионеры всему миру. Однако парадоксальным образом, именно единственность миссии, единственность истины (или, по русскому выражению, Правды) сама дает питательную среду для своей же собственной альтернативы. Действие производит противодействие — даже распространяемое благовестие апостолов вызывает в ответ усиленную подпольную работу «тайны беззакония», даже Христос порождает не только Церковь, но и свою тень, дробящуюся в «лжепророках» и символически интегрированную в фигуре Антихриста.