Империя Четырех Сторон - [43]
– Он, наверное, бредит, – решил Чинча.
Девушка с ним не согласилась.
– Я думаю, все, что он рассказал, правда. Ягуар не должен убивать ягуара. А твое имя Оторонко. Ягуар. Ведь так?
Оторонко кивнул:
– Пусть это останется со мной.
Архитектор тут же заметил:
– Все равно, то, что сделано, уже не переделаешь. Ягуар – это священный зверь. И жизнь его тоже священна.
И это замечание вызвало такой бурный поток эмоций, которого от измученного путника молодой человек совсем не ожидал.
– Так что же, – закричал Оторонко, – мне нужно было подыхать в этом мертвом лесу, на этой мертвой земле?! С голоду подыхать, от жажды?! Или нужно было дать этому зверю съесть меня, сожрать с костями и дерьмом?!
И откуда у дезертира взялись силы? Он вскочил на шатающиеся ноги и, размахивая, как плетьми, вялыми руками, продолжал кричать на Чинчу.
– Вы, двое?! Вы знаете, что это такое – голод и жажда? Вы знаете, что это такое – ждать, когда на тебя нападет ягуар?
Чинча и Окльо молчали.
– Да, вы не знаете… – вздохнул Оторонко. – Если бы знали, то сразу бы поняли, какая разница между человеком и зверем.
– И какая? – спросила Окльо, скорее по инерции, чем из любопытства.
Оторонко сел на корточки – видимо, короткая и эмоциональная речь съела все скрытые резервы его организма, – и кратко объяснил:
– Никакой.
Двенадцать. «Акуна матата!»
Эспиноза оказался неплохим штурманом. Мысли его были быстрыми и расчетливыми, и ему не составило особого труда разобраться в хитрых символах, испещряющими страницы дорожной книги, которую каждый вечер на недолгом брифинге возле столовой организаторы гонки выдавали ее участникам. Несмотря на то что в ходу на гонке в основном были французские термины, дорожные книги все именовали по-английски «road-books», и, получив их, штурманы обычно садились за деревянные столы в кантине, чтобы уяснить себе, что ждет их на следующий день. Пилотам было необязательно появляться на брифингах, но Вадим в первый день решил нарушить традицию, чтобы поддержать Эспинозу. А заодно – чего там скрывать – убедиться в том, что комиссар полиции может не только злодеев преследовать.
Себастьян внимательно читал условные обозначения, все эти бесконечные стрелки, указывающие направление движения, восклицательные знаки и, самое главное, схематичные и загадочные, как египетские иероглифы, изображения ям, речных бродов и прочих опасностей, обещавших сделать грядущий день долгим и нервным.
Утром на старте комиссар встал раньше всех остальных членов команды, чтобы незаметно для бывалых гонщиков втиснуть свое грузное тело в плотный комбинезон, доставшийся ему от предшественника. Задача была не из легких. Толстые икры не давали застегнуться молниям внизу штанов, над ботинками, и он оставил их расстегнутыми. Себастьян справедливо рассудил, что на скорость движения автомобиля они не влияют, и решил забыть о них. Другое дело молния на животе. Он не давал ей застегнуться, выпирая, как дрожжевое тесто из кадушки у нерадивой хозяйки. Но оставить все, как было, Себастьян не мог, справедливо полагая, что его засмеют все автолюбители мира. Экипаж Вадима наверняка попадет в объективы телекамер, ведь благодаря журналистам, если верить рекламе, гонку смотрят в девяноста шести странах. Молния, похоже, разозлилась на живот. Она хотела укусить его, но только ущипнула и зажевала футболку. Эспиноза тоже разозлился. Одной рукой он резко рванул молнию вверх, а другой постарался запихнуть вниз живот. Это у него получилось, несмотря на то что на футболке осталась дыра. Но о существовании дырки знал только комиссар. Молния сошлась у ворота. Комиссар сходил к общему умывальнику, сделав вид, что плещет теплой водой в лицо. На самом деле он хотел заглянуть в небольшое зеркало над железным краном, чтобы проверить, как он теперь выглядит. Он нашел себя очень убедительным, несмотря на то, что комбинезон подчеркивал все, мягко говоря, несовершенство его сложения. Но Эспиноза никогда особенно не думал о недостатках своей фигуры. И не отказывал себе в удовольствии, хорошо пообедав, еще и плотно поужинать, что, безусловно, находило свое воплощение в лишних килограммах и округлостях в районе талии.
Себастьян обнаружил, что Вадим и за рулем оставался человеком завидного самообладания. Когда машина рвала покрышку на камнях или зарывалась в песок, украинец, абсолютно не меняясь в лице, открывал свою дверь и принимался за дело: менял колесо или спускал воздух из покрышек. Ведь чтобы ехать дальше по песку, нужно было снизить давление в шинах. Иначе машина садилась в песок еще глубже. Любая физическая работа на жаре плюс пятьдесят становилась тяжелой, почти невыносимой для грузного Себастьяна. Пилот замечал, что штурману тяжело и жарко, и брал на себя все то, что должен был делать штурман. Эспиноза смотрел на капли пота, обильно стекавшие с бритого затылка Вадима, и тихо спрашивал:
– У нас серьезные проблемы?
– Разве это проблемы, Себастьян? – смеялся Вадим. – Акуна матата!
«Да-да, акуна матата, – вспоминал Себастьян песенку из детского мультфильма. – Это же на суахили, ноу проблем!»
А Вадим, продолжая возиться возле разогретого, как печка, колеса, уже напевал:
