Империя-Амаравелла - [9]

Комментарий Сухильды… Я благодарен. Сделал усилие, чтобы проникнуть в комнату Анвара. Не вышло. Еще одно табу? Но ситуация критическая! Я снова обратился к Атхару. Отряд замер в ожидании, а ко мне напрямую подключилась Сухильда. Вдвоем мы преодолели вязкое сопротивление невидимой среды.

Несколько кроваток с орущими младенцами, в неприбранном помещении ни единого взрослого. Один из малышей, голый, ползет на четвереньках в направлении двери. Его царапает наждак деревянного, давным-давно крашеного пола; из щелей сочится холодный сквозняк, пропитанный запахом мертвой земли. Никакой изоляции! Кто тут руководит? И как он ухитрился выбраться из кроватки, не поломав ручки-ножки?

Это он!.. В отчаянии я поднял взгляд. Под потолком, прямо над Анваром, застыло серебристое облачко, очертаниями похожее на маленького человечка. Сухильда поняла раньше меня, — он ползет не к выходу из комнаты. Малыш вполне сознательно пытается покинуть бытие в Империи! Он остро желает вернуться туда, откуда попал в этот неласковый мир. Я похолодел от своей беспомощности. И едва не застонал.

— Возвращайся! — приказал Куратор.

Перед появлением за рабочим столом услышал возмущенную мысль Сухильды:

— Там страдают, болеют, умирают… От глупости чужой и равнодушия. А у нас и насморка не бывает. Мечтам не присущи страдания?

Планета. Нижне-Румск

Не знаю, кого спросить. Столько неясного! Непонятно, почему жилплощадь в центрах дороже, чем на окраинах. Дом, в котором я живу, почти на краю города. Здесь чище и спокойнее. Небо ближе, звезды цветные. Луна крупная и золотистая.

В тихие чистые ночи звездный шепот открывает множество тайн. Но они возвращаются в небо на рассвете. Утром я забываю рассказы об иных мирах, наполненных блаженством. Остаются мечты о забытом. Они не прибавляют спокойствия. Они пробуждают новые вопросы…

Почему я оказался именно на этой планете и в это время? Здесь многое так противоестественно. Скорость течения времени на Земле превышает скорость света. Я живу внутри мгновения, кем-то растянутого. Страшно…

А люди делают вид, что их жизнь, — нечто долгое и даже нескончаемое. Это потому, что мгновение рассечено на совсем мелкие кусочки: дни и ночи. Они такие маленькие, что их невозможно ухватить даже мыслью — проскальзывают мимо, исчезая навсегда. Сумасшедшая скорость и неуловимость… Стабильность и устойчивость, любимые людьми, — самообман. За иллюзии они отдают то, что есть. И то, чего нет.

Они говорят: судьба! Я не понимаю, что это или кто. Воевать с непреодолимой судьбой напрасно. Для мира с ней изобретаются счастливые дни и даже годы, наполненные успехами и достижениями. Тем, чего нет у многих. Так утверждаются ориентиры собственной значимости.

Когда я заключил мир с судьбой? Из закрытого личного времени иногда всплывают смутные ощущения и видения. Запахи, звуки, цвета… Как призрачные маяки… Это трудно, но их можно расшифровать.

Через них узнал, что примирился с течением времени через любовь мамы. Единственная на Земле реальная любовь. Все прочие виды межчеловеческой любви, — заблуждения, сдвиги в психике.

Кое-что из Закрытого Времени открыл отец. Я любил сидеть меж картофельных грядок и петь веселые песни. В них вставлял фразы из Священного Писания, которым учила меня мама. Да, мелодии и слова приходили через нее. И покинули меня вместе с ней. А в жизнь внедрилась темная масса новой реальности. Непрозрачная, не фиксируемая напрямую, она не пропускает меня в мое же прошлое. Сколько раз я пытался ее преодолеть! Удалось совсем немного…

Однажды, в вечернем предзабытьи, явилась живая картинка… Обеденный деревянный стол, накрытый на четверых. В центре, — громадная чаша дымящейся гречневой каши с плавящимся ярко-желтым куском сливочного масла. Сжимаю в пальцах деревянную ложку. Первым начал отец; я вижу его руку, закаленную трудом по изоляции внутренних помещений торпедных катеров. Он наполняет расписанную в цветочек ложку кашей, макает в углубление с растаявшим маслом, торжественно отправляет в рот, медленно пережевывает. После чего смотрит на маму, одобрительно кивает. Мы с братом начинаем дружно и активно повторять движения отца. Мамина ложка появляется редко: она больше смотрит на нас, чем ест. Ее лицо и фигура в плотном тумане, края картины тоже размыты, за завесой.

Еще одна картинка…

Долгая буранная зима… Снежные вихри кружат над городом сутками, заваливая дома до коньков крыш. Я сижу рядом с печью, растопленной до тугого жара. Это кухня; мы здесь все, вчетвером. На этот раз смотрю со стороны, но вижу только себя. И, — нечетко, как на полупроявленном фотоснимке. Над головой, — лампочка накаливания в черном патроне. Она как маленькое солнце: от ее света плотный крупчатый снег, закрывший окно, стал желтым, и кажется теплым. Дрова звонко потрескивают, пламя гудит, отражаясь красными пятнами на моих полупрозрачных коленях. Сквозь зернистую снежную желтизну окна просвечивает синева вечернего неба, подкрашивая стекла надежным металлическим оттенком. В маленькой кухне, — мир, уют, безопасность. Мне этого достаточно.

…Так создавались единство и родство, у которых нет будущего. Отпечаток исчезнувшего мгновения… Да, иллюзия! Не может объективно существовать то, что вот-вот исчезнет, оставив зыбкий след в неизвестно где прячущейся памяти. Почему иллюзии насыщены эмоциями? Чтобы придать им достоверность?