Императрица Соли и Жребия - [10]

К бесшумным появлениям Крольчихи Тии уже привыкли. И решили, что сверхъестественного в этих появлениях меньше, чем привычки, выработанной за целую жизнь безупречной службы там, где любое отступление от этой безупречности грозило смертью.

– Насколько я помню, нет, бабушка. А что это за игра?

– С ее помощью нас в людской учили смотреть не только зорко, но и внимательно. Шкатулку наполняли разными мелкими предметами, потом накрывали. На краткий миг покрывало откидывали, потом снова опускали. За каждый запомненный предмет давали что-нибудь сладкое.

– В нечто подобное мы играли в обители с теми же целями. А почему вы вспомнили об этом сейчас, бабушка?

Крольчиха указала на шкатулки с пряностями, которые Тии нашли в глубине кладовки, под броско окрашенной тканью. Ничем не примечательные шкатулки. С тех пор как север явился на юг, черная соль стала почти такой же привычной, как белая, и считалась гораздо более красивой.

– Потому что одна из этих шкатулок не сравнится ни с какой другой.

Четыре года.

Четыре года мы прожили в Благодатном Жребии под присмотром постоянно меняющихся прекрасных соглядатаев из столицы. Инъё не покидала императорских покоев, расположенных возле озера, а я спала в чулане при кухне. Из Дворца Лучезарного Света к нам посылали дам, по моему разумению, впавших в немилость. Недостаточно изысканных, прелестных, а может, и просто неудачливых.

Они являлись сюда с улыбкой на лице, клятвенно обещая служить верой и правдой. А сами постоянно играли в «орлиный глаз», высматривали малейшие намеки на измену, малейшие признаки нарушения приличий, чтобы доложить о них при дворе и завоевать место в расхваленном обществе предателей и убийц.

Одни задерживались на несколько месяцев, другие – почти на год, но рано или поздно на гнедом жеребце прибывал Левый министр, облаченный в любимый шелковый халат – красный с золотом, с вышитым благородным цилинем. Он являлся, чтобы доставить новых фрейлин и забрать прежних.

– Слишком уж велико искушение для дам начать фамильярничать со своей императрицей, особенно в этом уединенном краю, – объяснял он невозмутимым и будничным тоном.

– Не годится, чтобы они привязались ко мне или встали на мою сторону, – говорила Инъё.

Ради встречи с Левым министром она не удосуживалась сменить привычный халат. Он расценивал это как проявление неряшливости и неотесанности. Я же знала, что это знак ее презрения. Улыбка министра была тонкой, словно струна циня.

– Как вам будет угодно, великая и прекрасная госпожа.

Новые дамы – в сущности, еще девчонки – хихикали от его лестных слов и лезли вон из кожи, уверяя императрицу в своей преданности. Инъё не слушала их, и я тоже. Если бы Левому министру пришло в голову, что императрица способна унизиться до дружбы с простой служанкой, он обвинил бы меня в той самой излишней фамильярности, которая якобы внушала ему беспокойство. По прошествии двух лет я перестала даже запоминать, как зовут дам.

В сущности, они были безобидны. Им было нечего выведывать. Шестьдесят лет тепла и жарких ветров, вызванных имперскими боевыми магами, не давали зиме воли, а без зимы мамонты севера становились вялыми и слабыми, часто умирали от странной южной лихорадки и тоски по родине.

Некоторые из этих девчонок, пожалуй, могли бы со временем привязаться к императрице и полюбить ее, но я не помню, чтобы они проявляли любовь, скорее тщеславие. Возможно, до встречи с императрицей они успели взлететь, а потом рухнуть вниз, а может, повидали высоты мельком и теперь жадно о них мечтали.

С Кадзу, как я убеждена, все вышло случайно. В Благодатный Жребий она прибыла с выражением легкой растерянности, которое так и не утратила, и, пока две другие девушки бились глупыми головами об пол и пытались перещеголять одна другую, доказывая свою верность императрице, Кадзу больше интересовалась домом, лесами вокруг нас и озером.

Как выяснилось, она стала одной из наименее удачных прихотей императора – красивая девушка с постоялого двора, выдернутая из городских трущоб и вознесенная до положения второсортной жены. Ей следовало бы обрести лоск, подобно тому как жемчужина покрывается перламутром, стать более красивой и изысканной. Вместо этого в благороднейшем окружении она лишь стала казаться проще и грубее, стекляшкой в золотой оправе.

Только не подумайте, что я относилась к ней неприязненно.

Первую неделю в Благодатном Жребии Кадзу куксилась, лежа в постели, но это ей быстро наскучило. Так же быстро она поняла, что двум другим дамам она неинтересна, и ей остались лишь Инъё и я.

Я подметала полы перед комнатами императрицы, когда Кадзу перепугала меня до смерти: схватилась за край веранды, подтянулась и влезла на нее.

– Не делай так больше! Я уж приняла тебя за какого-то лесного духа, – упрекнула я ее тоном старшей сестры, прежде чем успела опомниться.

И вполне могла заработать от Кадзу пощечину, но она лишь усмехнулась.

– Здесь скучно. Пойдем, я научу тебя одной игре, и мы поиграем вместе.

– Делай что хочешь, а я никуда не пойду, пока не приведу в порядок этот пол.

Кадзу всегда производила на меня впечатление лентяйки, но скуку она переносила намного хуже, чем работу. Она живо сбросила халат, оставшись в штанах, и принялась за уборку вместе со мной.