Императорское королевство - [126]

— Да, я сказал ей, подготовил, знаете ли. Бедняжка плакала, я с трудом ее удержал, чтобы она не выбежала к нему во двор. Но она, говорят, видела его в какое-то окно. Итак, спокойной ночи, господа! — Уже у самых ворот он остановился. — Может быть, кто-нибудь знает, когда отправляется поезд в Риеку? Точное время — час и минуты!

Один полицейский чиновник назвал время.

— Неужели господин доктор сразу же отправится на море?

— Нет. Пожалуй, нет. Но кто знает. — «Нет», твердо сказал он сам себе и резко отвернулся. Его окликнул быстро подошедший председатель суда. Он стоял у ворот вдали от всех.

— Простите, господин доктор, — почти испуганно извиняется председатель. — Неловко мне, но все-таки…

— Пожалуйста, пожалуйста, прошу вас! — Пайзлу досадно, но он улыбается.

— Здесь находится один заключенный, Розенкранц. У него наблюдаются симптомы сумасшествия, однако кажется, а иные даже утверждают, что он симулирует. Но я не об этом хотел вас спросить, это дело медицины. Однако один из заключенных, — хочу сказать заранее, что я в это не верю, так как это утверждает заключенный, уличенный в афере, не имеющий к вам никакого отношения, — так вот, этот заключенный утверждает, что Розенкранц симулирует по вашему наущению.

— Кто он? — притворно удивляется Пайзл; обо всем ему в коридоре рассказал Наполеон, только не о том, что Рашула публично разоблачил его в связи с симуляцией Розенкранца. — Ах, угадать нетрудно! Вне всякого сомнения, это Рашула, — презрительно сказал он.

— Да, Рашула. А откуда вы знаете?

— Известный вам карлик, здешний заключенный, говорил об этом в коридоре! Рашула, кто же другой! Этот извращенный тип, господин председатель, распространял здесь обо мне, как мне докладывали, да и вам в суде, подлейшую клевету; хочу обратить на него ваше внимание. Вы сами его подозреваете в том, что он довел до самоубийства одного заключенного! Это вполне вероятно, тем более что охранник доверительно сказал мне сегодня, как тот подговаривал моего шурина зарубить меня топором. Он услышал об этом на лестнице. А что касается симуляции Розенкранца и моей роли в ней, то будьте уверены, здесь мы имеем дело с самой ординарной клеветой. Впрочем, я оставляю за собой право все это дело передать в суд.

— К вашим услугам! Спасибо вам за разъяснение. Я и сам так же думал. — Председатель суда считает иначе, но Пайзл человек правительства! — Так что прошу прощения. Только сделайте одолжение, не могли бы вы мне сказать, какой это охранник был с вами столь откровенен?

— Не знаю его по имени, хотя мог бы его узнать. Но ведь мы с вами, господин председатель, будем видеться в нашей совместной конторе! — всем своим видом Пайзл демонстрирует, что ему некогда. — Я многое могу вам порассказать. Справедливость должна торжествовать. Этот Розенкранц еще на свободе казался мне придурковатым, а здесь совсем свихнулся. Конечно, вы можете подумать, что я тем самым защищаю своего клиента!

— О, что вы, что вы, я этого и в мыслях не держал. Что же касается сумасшествия Розенкранца, то об этом, естественно, судить не вам, не мне, а прежде всего доктору Колару. Но вы спешите, я вас задерживаю.

— Ничего, ничего, ваше превосходительство! Судить, бесспорно, вам, а не мне.

— Знаете, он чуть не обнял меня своими окровавленными руками. Ну, мой поклон вам!

Оба улыбаются, жмут друг другу руки и раскланиваются. Пайзл, прежде чем закрыть дверь, еще раз обращается к председателю суда:

— Оклеветанным я пришел сюда, оклеветанным и ухожу, такова судьба доктора Пайзла.

И он смеется сухим, бесцветным смехом, в карцере застучал Розенкранц, председатель испуганно оглядывается, а Пайзл быстро захлопывает дверь: он приметил, как в окно через решетку на него смотрит Юришич.

— Ложь! — раздался сверху крик. Юришич ужаснулся своему воплю. Не потому что снизу на него цыкнул встревоженный председатель суда и отдал какое-то распоряжение охранникам, а потому что самому стало стыдно. Неужели надо было ждать, пока Пайзл во всеуслышание не изречет эту ложь? Не правильнее ли было упредить его и заявить, что он лжет?

Но какая польза от этого? Пайзл все равно бы вышел на свободу, как он это только что сделал! Юришич почувствовал тупую боль и подался немного назад.

Полицейские ушли, а судебные чиновники вошли в тюрьму.

— Господин начальник! — раздался голос председателя суда. — С завтрашнего дня навести порядок, здесь тюрьма, а не место для гуляний.

— Слушаю, ваше превосходительство! — Некоторое время начальник стоит навытяжку и отдает честь, а потом машет Юришичу, чтобы тот слезал с окна, и сам направляется в здание тюрьмы. Перед выходом на свободу Пайзл обязан был у него в канцелярии получить пропуск, но как можно требовать этого у такого важного господина? Он ковыляет в тюрьму, сгорбленный, безучастный ко всему. Двор затих и опустел.

Тихо и пусто. Как черное покрывало смертный одр, тьма укрыла двор. Словно большое кровавое сердце краснеет фонарь, красные пятна света на земле напоминают лужи крови. Груда дров кажется незажженным костром для еретиков. Высоко в небе как пылающие факелы шевелят огненными языками звезды. Ни одна из них не упадет, чтобы превратить в пепел эту тюрьму, это королевство Петковича с красной сыпью Ликотича. Следом за сумасшедшим — своей жертвой, и мертвецом — всеобщей жертвой, из этого королевства спасся один-единственный человек, и он, эта несчастная «жертва» клеветы — доктор Пайзл! Ave, victor