Императорское королевство - [125]

Шрифт
Интервал

А вот и Петкович появляется. С одной стороны доктор, с другой санитар. За ними судебные чиновники и полиция. Все молчат. Быстро шагает Петкович. Король всех хорватов затянут в желтую смирительную рубаху, на ногах у него тюремные башмаки. Но вот он остановился. Облит красным светом. Всмотрелся в тележку гробовщика. Потрясен, очевидно.

— Знаю, — проговорил он спокойно. — Меня осудили. Но я знаю, за что умираю. Не надо мне зачитывать ваш приговор.

— Вы не умрете!

— И не могу умереть. Вы разве не слышали, что король воскрес, ха-ха-ха! Убейте меня, но я воскресну. Все, кто умирает за правду, бессмертны!

И снова он шагает вперед, присматривается, воздух наполнен криками. Вот и карета. Санитар хочет ему помочь. Он высвободился и сам с завязанными руками поднялся в карету. Санитар полез было за ним, но Петкович задержался на подножке.

— Разве вы доктор Колар! А, все равно. Но почему вы не приехали за мной на моем автомобиле? Быстрее было бы. В желтый дворец. Пожалуйте ко мне с визитом, я всегда охотно дам вам аудиенцию.

— Ладно, приеду, — бормочет доктор Колар и шепчет что-то санитару, тот влезает вслед за Петковичем в карету и закрывает за собой дверцу.

— Поехали!

Медленно, осторожно, чтобы не зацепиться за стену, выезжает карета со двора — на свободу. Lasciate ogni speranza voi ch’entrate!

— Следователь!

— Слушаю вас!

— Значит, следствие будет проходить здесь, у вас? — интересуется полицейский в группе громко переговаривающихся чиновников.

— Да, уже отданы соответствующие распоряжения.

Проходит некоторое время, и снова раздается стук колес. Гробовщик везет Мутавца.

— А вы знаете куда? — спрашивает доктор и оглядывается на окно камеры, в которой лежит жена Ферковича, его зовут. — Да, да, иду! В прозектуру!

— Знаю, не впервой!

— Еще одно дело осталось! — вздыхает доктор, но одновременно улыбается. Утренняя операция в больнице была отложена на вторую половину дня, а потом надо было делать еще одну, довольно интересную, так что пришлось отложить операцию жены Ферковича. Сейчас он доволен, что все-таки не опоздал. — Мои инструменты уже наверху, господин начальник? И акушерка уже там? Отлично. Я в вашем распоряжении, господа. Вы готовы, а моя обязанность немедленно приступить к делу! — Он поспешно уходит, но, не успев дойти до входа, снова воскликнул: — О, доктор, мои поздравления!

— Благодарю, благодарю!

С чемоданчиком в руках, выпрямившись, расправив плечи, появляется доктор Пайзл и с улыбкой кланяется группе чиновников, уже начавших расходиться.

— О, здесь как будто идет совещание — выпускать или не выпускать Пайзла на свободу. — Извещенный судьей, что по решению судебной коллегии следствие по его делу прекращено, он мог уже сейчас быть на свободе. И он собрался уходить, но ему стало известно, что его шурина отправляют в сумасшедший дом. Чтобы избежать случайной встречи с ним, он предпочел подождать, хотя нетерпение не оставляло его, на уме было одно: увидеться с Еленой до ее отъезда. Что ждать от этой встречи? Знает, что ничего, а желает — все! Поговорить бы, по крайней мере, с доцентом! Он спешит, а теперь вот встретился с этими господами. Достоинство не позволяет ему пройти мимо и не остановиться хотя бы ненадолго!

— Суд уже закончил совещаться! — задетый иронией Пайзла ответил председатель суда. Из головы его не выходит секретное распоряжение правительства, чтобы решение судейской коллегии оказалось в пользу Пайзла. Стало быть, Пайзл человек правительства, он реабилитирован, влияние его теперь возрастет. Надо с ним быть на дружеской ноге. — Поздравляю, господин доктор! Надеюсь, вы на нас зла не держите, у нас вам, я уверен, было неплохо.

— О, да!

Все его поздравляют, только начальник тюрьмы стоит скромно в стороне, поздравил бы и он, но, растерянный, он только берет под козырек.

— Я совсем забыл, что вы еще здесь, — извиняется инспектор. — Определенно, вас никто не известил. А минуту назад отвезли вашего шурина в сумасшедший дом. Несчастный, вы знаете, наверное, он провозгласил себя королем всех хорватов.

— По родственной линии теперь и доктор Пайзл имеет некоторое право на хорватский престол, — простодушно заметил один из полицейских чиновников, но тут же пожалел об этом.

— Это не шутка, дорогой мой! — помрачнел и нахмурился Пайзл. В глазах у него слезы. Точнее, слеза, пресловутая слеза Пайзла. Поджидая в коридоре отправки Петковича, он узнал от Наполеона решительно все, что произошло на третьем этаже. Сейчас же он лицемерно сказал инспектору: — Я этого не знал, был в суде! Могли бы меня, однако, позвать; впрочем, может быть, и к лучшему, что не позвали. Мне было бы невыносимо тяжело видеть все это, можете себе представить!

— Поэтому-то я вас и не позвал, господин доктор, а намеревался… — подал голос начальник тюрьмы, счастливый, что сделал что-то хорошее.

— Страшный удар, а как же теперь быть с его сестрой?

— Но она, к счастью, как бы это выразиться, уже кое-что знает! — инспектор смотрит в землю; начальник тюрьмы уже сообщил ему о ее приходе в комнату для свиданий и появлении потом в окне соседнего дома. — Я слышал, она сегодня была здесь.


Еще от автора Август Цесарец
Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Рекомендуем почитать
На заре земли Русской

Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?


Морозовская стачка

Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.


Тень Желтого дракона

Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.


Избранные исторические произведения

В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород".  Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере.  Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.


Утерянная Книга В.

Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».


Повесть об Афанасии Никитине

Пятьсот лет назад тверской купец Афанасий Никитин — первым русским путешественником — попал за три моря, в далекую Индию. Около четырех лет пробыл он там и о том, что видел и узнал, оставил записки. По ним и написана эта повесть.


Баконя фра Брне

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Скошенное поле

В лучшем произведении видного сербского писателя-реалиста Бранимира Чосича (1903—1934), романе «Скошенное поле», дана обширная картина жизни югославского общества после первой мировой войны, выведена галерея характерных типов — творцов и защитников современных писателю общественно-политических порядков.


Дурная кровь

 Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейший представитель критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В романе «Дурная кровь», воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, автор осуждает нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Пауки

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.