Императорское королевство - [121]

Шрифт
Интервал

— Не очень-то он на живого похож, — заметил председатель, склонившись над самоубийцей.

— Кровоизлияние! Беспамятство! Но в сознание уже приходил, ваше превосходительство! — шагнул вслед за ним Бурмут и снова вытянулся.

— Кровоизлияние! Дело серьезное! — председатель выпрямился. — Вы позвонили врачу? А что с этим? — встрепенулся он и показал на Розенкранца.

После строгих замечаний председателя суда даже Рашула удалился в камеру писарей и слушает оттуда. Только Розенкранц остался в коридоре, застыл у окна. Ему стало ясно, что Рашула обманул его, сообщив о смерти Пайзла. Надо же было так обмишулиться в самом начале, да и Рашула все знает, и даже Бурмут разозлился на него. Все это отбило у него охоту продолжать симуляцию. Может, Розенкранц и прекратил бы ее или хотя бы отложил на потом, но когда он напал на Мутавца, тот, очевидно, снова потерял сознание, и Розенкранц страшно испугался, что Мутавац в самом деле умрет и тогда вина за эту смерть падет на него независимо от того, душил ли он его по-настоящему или только делал вид, что душит. Обезумев от ужаса перед таким исходом, он видел спасение только в том, чтобы продолжать притворяться сумасшедшим. Но как? Рашула говорит, что он подражает Петковичу! Надо придумать что-то новое: сегодня вечером он видел Сару, он увидит ее и сейчас, примется звать ее. Он растянул губы в улыбке, выпучил глаза, барабанит пальцами по стеклу, делает руками знаки, точно манит кого-то.

— Розенкранц, черт тебя побери! — входит в свою привычную роль взбешенный Бурмут.

В это мгновение Юришич непроизвольно и неожиданно выпустил из рук Мутавца, и тот глухо ударился головой о пол. Что это он держал в руках? Это были незрячие глаза, небьющееся сердце, бессловесное и бездыханное существо, труп, и все, что он говорил, он говорил мертвому! Зубы у Юришича застучали как в лихорадке. Он выпрямился, хотел крикнуть, но только прошептал:

— Умер от потери крови! Вы убили его, убили!

— Что такое? — снова недовольно повернулся председатель суда. — Мертвый, потом живой, а сейчас опять мертвый! Надзиратель, в чем дело, почему заключенный говорит, что его убили?

— Ваше превосходительство! — невольно ужасается Бурмут, потому что видит в глубине коридора то, что не видит председатель суда; но вот теперь все могут то же самое видеть и слышать: Петкович вышел из камеры, смотрит на них, смеется и, торжественно размахивая какой-то бумагой, кричит:

— Народ!

Все дружно повернулись в его сторону, в том числе и председатель, который с удивлением наблюдал за происходящим.

— Это сумасшедший, ваше превосходительство, его благородие Петкович, — с трудом говорит Бурмут, злой на себя за собственную бестолковость — совсем забыл этого Петковича и всех других заключенных запереть в камерах.

— Сумасшедший! — председатель суда снял пенсне, руки у него дрожат. — Но кто же тогда вот этот, спрашиваю я вас? — и он показал на Розенкранца. — Разве у вас два сумасшедших?

— Это Розенкранц, замешан в афере страхового общества, — дал пояснение инспектор.

Из камеры вышел Рашула, подошел ближе, ощерился и начал:

— Уважаемый суд!..

Но продолжить не сумел, хотя все обернулись к нему — в этот момент всеобщим вниманием снова завладел Петкович.


Развернув подобранную во дворе бумагу и держа ее перед собой обеими руками, с поднятой головой, легко и жизнерадостно, он зашагал, как на свадьбу, по коридору.

Шум, возня, отдельные возгласы доносились отсюда и до него в камеру. Все впечатления сконцентрировались у него в одно общее: это восстание. Восстание, которое поднял его народ за свою свободу и за своего короля Марко Первого. Здесь гибнут и воскресают: бессмертен каждый, кто борется за правду. Это последняя битва, ибо, как только он взойдет на престол, правда воссияет всем, бессмертная, вечная, бескровная, божественная. Это главный мотив его прокламации, которую он написал мелким почерком вдоль и поперек листа и которую сейчас он торжественно прочтет народу.

Восстание, разумеется, еще не завершено, потому что встречаются сердитые лица, слышатся возбужденные возгласы. Составляя манифест, он не помышлял вмешиваться в это восстание, потому что хотел, чтобы народ через свободные выборы свободно выразил свою волю, и пусть видят враги, как его народ без его вмешательства высказался за него. Но час уже пробил. Кто-то здесь поминает имя Петковича, пора открыть свое инкогнито, положить конец восстанию и дать всем мир.

Он остановился перед людьми, видит: огромные толпы народа колышутся перед ним в тронном зале, все с замиранием сердца смотрят на него. Кто-то произносит слово «суд», как раз ко времени — судья явился, но не судить он будет, а прощать.

Он поднял манифест к тусклому свету разбитой лампы, но не читает его, а сочиняет в уме и произносит без запинки:

— Мы, Марко Первый, благородный Петкович из Безни, незаконно преследуемый тираном принц Рудольф Гейне Габсбургский, объявленный умершим, но воскресший и живущий в ваших сердцах, и принцесса Регина-Елена, живущая в моем сердце, ха-ха-ха, волей справедливости и народной свободы возведены на престол всех хорватов, провозглашаем народу любовь и мир.


Еще от автора Август Цесарец
Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Золотой юноша и его жертвы

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.


Рекомендуем почитать
Тамбера

В центре повествования У. Сонтани — сын старосты деревни, подросток Тамбера. Он наделен живым воображением, добротой, тонко понимает природу, горячо любит мать и двоюродную сестренку Ваделу. Некоторым жителям кампунга кажется, что со временем Тамбера заменит своего отца — старосту Имбату, человека безвольного, пресмыкающегося перед иноземцами. Это Имбата ведет сложную игру с англичанином Веллингтоном, это он заключает кабальный «договор о дружбе» с голландцами, вовлекая тем самым лонторцев в цепь трагических событий.


На заре земли Русской

Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?


Морозовская стачка

Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.


Тень Желтого дракона

Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.


Избранные исторические произведения

В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород".  Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере.  Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.


Утерянная Книга В.

Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».


Баконя фра Брне

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Скошенное поле

В лучшем произведении видного сербского писателя-реалиста Бранимира Чосича (1903—1934), романе «Скошенное поле», дана обширная картина жизни югославского общества после первой мировой войны, выведена галерея характерных типов — творцов и защитников современных писателю общественно-политических порядков.


Дурная кровь

 Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейший представитель критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В романе «Дурная кровь», воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, автор осуждает нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.


Пауки

Симо Матавуль (1852—1908), Иво Чипико (1869—1923), Борисав Станкович (1875—1927) — крупнейшие представители критического реализма в сербской литературе конца XIX — начала XX в. В книгу вошли романы С. Матавуля «Баконя фра Брне», И. Чипико «Пауки» и Б. Станковича «Дурная кровь». Воссоздавая быт и нравы Далмации и провинциальной Сербии на рубеже веков, авторы осуждают нравственные устои буржуазного мира, пришедшего на смену патриархальному обществу.