Император вынимает меч - [148]

Быть может, за это она и полюбила со временем Эпикома. Точно, точно, полюбила! Ее сердце билось неровно, когда крепкие руки мужа обнимали тонкую талию, а в груди все дрожало от счастливого волнения.

А Эпиком души не чаял в своей юной супруге, заваливая ее подарками: нарядами и драгоценными безделушками. Обновив к свадьбе дом, он не остановился на этом, считая, что его супруга и наследники достойный лучшего жилища. Летом он вывез жену и мать в небольшую пригородную усадебку, и пока те жили там, рабочие перестроили дом Эпикома, да так, что женщины, вернувшись, не узнали жилища. Дом был расширен, посреди дворика появился настоящий бассейн, выложенный крупным песком и облицованный по парапету мраморными пластинами. Вдоль дворика были установлены колонны, а перед комнатой с очагом появился довольно внушительных размеров портик. Не остался без внимания и андрон. Взяв молодую красивую жену, Эпиком чаше стал зазывать в дом гостей и, не желая краснеть перед ними за скупость, ведь дела его шли хорошо, приказал переделать залу для пиршеств. Здесь установили большие, чем прежде, размером ложа, которые покрыли дорогими коврами. Пол между ложами был выложен мозаикой из диких камушков и смотрелся необычайно нарядно. Ради всех этих переделок Эпикому пришлось пожертвовать частью помещений и, чтобы компенсировать эту недостачу, он надстроил над северной частью дома второй этаж, где были устроены спальни для него, жены и не рожденных еще детей. Да, нельзя не сказать, что дом был заставлен новой мебелью, дорогой и красивой, были куплены новые сундуки и даже обновлена статуя Гермеса, что стояла в молельной комнатке.

Одним словом, купец Эпиком здорово потратился. Но дела его в последние годы шли так хорошо, что он мог позволить себе такие расходы. Мир словно взбесился. Казалось, люди только и занимались тем, что воевали да жрали. Возрос спрос на железо и на оружие, какие в огромных количествах требовались Риму, Карфагену, Греции, Сирии и Египту. Но этого добра все же хватало. А вот сильфий, спрос на который также был небывало высок, выращивался только в Кирене, и потому купцы, торговавшие им, неслыханно богатели. Состояние Эпикома, и без того немалое, по меньшей мере утроилось. Он купил два новых корабля, приобрел участок земли и посадил на нем рабов, чтобы выращивали сильфий. Он стал щедрее расплачиваться с поставщиками корня, в том числе с Ктесонидом, который время от времени навещал дочь и зятя. Отец был неизменно весел, но Филомеле казалось, что он скучает по ней.

Что ж, радость не приходит сразу ко всем. Ктесониду не хватало дочери, чей веселый нрав скрашивал его жизнь, зато Эпиком не мог нахвалиться супругой. Одно печалило удачливого купца: Филомела долго не могла забеременеть, и надо было видеть, как он обрадовался, узнав, что жена в положении!

Да, два года замужества прошли незаметно, и вот Филомела ждала ребенка, и на сердце ее было неспокойно. Она испытывала двойственное положение к существу, какого носила в чреве. С одной стороны. Филомела любила детей, она души не чаяла в маленьком Аристиппе, который был привязан к жене брата больше, чем к собственной матери: ей кстати являлась не бабушка Гермоксена, а рабыня-сириянка, взятая в наложницы отцом Эпикома незадолго до смерти. Потому мальчик был незаконнорожденным, но Гермоксена с одобрения Эпикома скрыла это, выдав за собственного сына. Плохо, когда в роду всего один наследник. Сириянку увезли в Сиракузы, где и продали, а Аристипп стал воспитываться, как законный наследник купеческого рода. То был живой и добрый мальчик, Филомела искренне привязалась к нему.

И вот теперь ей предстояло родить собственного ребенка: мальчика, а, может быть, девочку. Филомела хотела этого ребенка и боялась его. Желание и страх терзали ее душу. Всем заложенным в нее природой инстинктом она понимала, что женщина может зваться женщиной лишь произведя на свет потомство. Это удел жен — давать продолжение своему роду. Олениха дает жизнь олененку, волчица — волчонку, курица — та производит на свет цыплят. Это нормально, это естественно, так установили боги. Филомела представляла, как это прекрасно — заботиться о маленьком существе, ее плоти и крови. Прекрасно…

Она хотела заботиться, она мечтала познать радость материнства. Но страх, страх еще не знавшей ребенка женщины пугал ее неизведанностью процесса деторождения. А сможет ли она родить, а вынесет ли она боль, какую боги назначают женщине за право произвести на свет новую жизнь? Боль, что предвещает себя схватками. А не умрет ли она? Страх смерти пугал юную женщину, пугал своей неизвестностью. Она не знала, что такое смерть, и оттого боялась ее еще больше.

Смерть — что-то черное; а черное всегда пугающе! И боль, боль, боль… Сможет ли она вынести эту боль, дарящую счастье?!

Пичуга зачирикала вновь. Филомела поспешно подняла голову и на этот раз увидела певца — небольшое, яркое пятно, полуприкрытое незрелой виноградной гроздью. Птица была полна жизни и радостно верещала. Слушая этот писк, невозможно было не улыбнуться. Губы девушки растянулись в нежной улыбке, но тут же, словно испугавшись, образовали дугу, придавшую лицу плаксивое выражение.