Император Терний - [28]

Он притих, когда со стороны живой изгороди показался один из мирских братьев.

— Больше работайте, меньше болтайте!

И мы принялись копать.

Оказывается, есть что-то в этой работе. Извлекать из земли свой обед, поднимать пласты почвы и вытаскивать отличные крепкие картофелины, думая о том, как их запекут, обжарят в масле, превратят в пюре, совсем неплохо. Особенно когда это не ты прошедшие полгода возделывал поле. Такая работа очищает ум и позволяет новым мыслям прийти из потаенных уголков. А в минуты отдыха, когда мы, сироты, смотрели друг на друга, грязные, опираясь на вилы, непроизвольно возникало чувство товарищества. К концу дня, кажется, тот большой парень, Давид, опять обозвал меня идиотом и остался в живых.

Мы брели обратно в монастырь, вечерние тени ложились на изрытые бороздами поля. Нас накормили в трапезной: прошедшие постриг братья за отдельным столом на козлах, мирские братья за другим, а сироты столпились вокруг низкого квадратного стола. Мы ели колбаски из картофельного пюре, обжаренные на сале с овощами. Я в жизни не пробовал ничего вкуснее. Мальчики разговаривали. Артур рассказывал, как его дед тачал башмаки, покуда не ослеп. Орскар показывал металлический крест, который ему дал отец, прежде чем уйти. Тяжелая такая штуковина с красным эмалевым кружком посередине. Это кровь Христа, сказал Орскар. Давид заявил, что, может статься, пойдет в солдаты к лорду Аджа, как Бильк и Петер, которых мы видели на карауле у Брента. Они все говорили, иногда разом, перебивая друг друга, смеясь, с набитыми ртами, обсуждали всевозможные дурачества, свои игры и сны, «может, было, может, будет». Обычная ребячья болтовня, такая, какая была у нас с Уиллом. Странно подумать, что эти мальчишки, связанные столькими правилами, казались такими свободными, а мои дорожные братья, не связанные ни законом, ни совестью, говорили так горько и настороженно, взвешивая каждое слово, словно были пойманы в ловушку и теперь каждую секунду думали о побеге.

Сироты жили в отдельной спальне, основательном каменном строении с черепичной крышей, чистом, обставленном скудно, как монашеская келья. Я лежал среди них, на соломенном матрасе было удобно. Вскоре всех нас сморил сон. Честный труд весьма этому способствует. Но когда сгустилась темнота, я проснулся и прислушался. Мыши шуршали соломой, храпели и невнятно бормотали во сне мальчишки, ухали вылетевшие на охоту совы, плескалась вода на мельнице. Я подумал о своих дорожных братьях, охваченных темными сновидениями, о братьях, чьи тела разбросаны среди деревьев. Скоро они проснутся, возжаждут крови и направятся сюда.

Монах пришел за нами до рассвета, чтобы мы умылись и приготовились к утренней молитве.

— Никакой работы! — прошептал Орскар, одеваясь.

— Почему?

— Воскресенье же, дурень.

Давид раскрыл ставни, пользуясь длинным шестом. Ну вот, совсем другое дело.

— Воскресенье — для молитв.

Это сказал Альфред, тот, что мирил всех на картофельном поле.

— И учебы, — добавил Артур, высокий серьезный мальчик примерно моих лет.

Оказалось, что в воскресенье были выделены дополнительные часы для учебы. Я высидел уроки каллиграфии, поучения из житий святых и репетицию хора — там я каркал, как ворона. На последний урок пришел пожилой монах, сгорбившись, опираясь на черную трость, глядя умными светлыми глазами из-под седой челки. Он смотрелся уныло, но вроде нравился мальчишкам.

— А-а, новенький. Как вас зовут, юноша?

Он говорил быстро, высоким, чуть скрипучим от старости голосом.

— Йорг.

— Йорг, значит?

— Да, сэр.

— Меня зовут брат Винтер. Никаких «сэр». И я преподаю здесь богословие. — Он помолчал и нахмурился. — Йорг, да?

— Да, брат.

— Никогда не слышал о святом Йорге. Разве не странно? Святой Альфред, святой Орскар, святой Давид, святой Артур, святой Винтер… тебя назвали не в честь святого, мальчик?

— Моя мать решила, что Йорг — это, в принципе, почти Георгий.

— Бреттанский святой? — Он хотел было сплюнуть, но сдержался. — Он упал с небес, когда море поглотило эти земли.

Вслед за этим брат Винтер оставил в покое мое имя и связанные с ним дурные предзнаменования и провел у нас урок богословия, как и собирался. Он интересно рассказывал и отметил мой острый ум, в общем, мы расстались друзьями.

Оставшиеся два часа между богослужениями мы бегали, свободные от молитв и уроков. Стоило лишь намекнуть, и Орскар с энтузиазмом принялся показывать мне монастырь — земли и постройки. Он таскал меня за собой так быстро, как только было возможно в сумерках, и жаждал угодить, словно я его старший брат и мое одобрение дороже всего золота капеллы. Мы забрались на поленницу у места раздачи милостыни, куда в неурожайные годы приходили крестьяне, и оттуда смотрели на солдат Аджа, размещавшихся в здании.

— Аббат говорит, нам тут солдаты не нужны. — Орскар слез вниз, вытирая нос рукавом. — Но Давид вроде слышал, что Святого Гудвина, что там, вдалеке, фабили шесть раз, а потом сожгли дотла. Ему рассказывал в кузне послушник Йонас.

— Если разбойники придут, не стоит полагаться на солдат, — сказал я. — Беги к реке и плыви против течения — и, ради всего святого, не останавливайся.