Император Павел Первый и Орден св. Иоанна Иерусалимского в России - [8]

Ю. Д. Марголис, Т. Н. Жуковская Традиции Павла I в истории русской государственности

Признанный знаток «грани веков» — XVIII и XIX — профессор С. Б. Окунь в своих университетских лекциях всякий раз замечал, что в политических зигзагах и в «сумасшествии» Павла I слишком много системы и логики, чтобы относить их на счет «патологии», а не политологии.[12] Эту мысль следовало бы усилить, так как традиции Павла I явственно прослеживаются в развитии русской государственности, в то время как специальное их изучение все еще нередко подменяется анекдотическими характеристиками императора и его деяний.

Попытаемся взглянуть на те сферы государственного и социального бытия России, которые подверглись наиболее радикальному и целенаправленному вмешательству в павловское правление и сохранили или еще более усилили сообщенный им решительной рукой облик.

Положение самодержавия и его идеология

Екатерине II не требовалась идеология как необходимая опора властвования, точнее, не воспользовалась она идеологией охранительной. Екатерина еще могла допустить циничное обращение с традицией, соперниками, лживое «философствование» и фальсификацию Просвещения, замену «лиц» в системе администрации фаворитами. Вся эта практика государственного цинизма удавалась в силу отсутствия реального общественного договора между властью и подданными, отсутствия общественной силы, способной предъявить власти счет «злоупотреблениям» и потребовать гарантий того «общественного блага», о котором так много рассуждала императрица, особенно в начале правления. Словом, не было общества в главном его понимании — «второй силы», конкурирующей с безраздельной силой государства.

Общество рождается там и тогда, где и когда покорный подданный осознает себя личностью в кругу подобных себе. Павел I резко ускорил этот процесс общественной консолидации; по существу в час всеобщего торжества в столице по случаю его смерти рождалось общественное мнение.[13] Но не этот результат был «запрограммирован» императором, взявшимся сознательно идеологизировать взаимоотношения подданных и государства.

Павел I сделал стержнем отношений между государством и личностью службу, возведя «служение» не только в обязанность (несмотря на никем не отмененную Жалованную грамоту дворянству), но и в культ. Его собственное «рыцарственное» отношение к соблюдению мелочей должности распространялось, разумеется, и на «должность» государя. Каждым жестом император утверждал священную для него идею службы. Это отношение к собственной роли и «должности» заметно у Александра I и у Николая I. Грубая натурализация царствования-служения в образе Петра I, царя-мастерового, теперь значительно осложняется этикетом и идеологией. И действительно, идеология самодержавия как общественно-полезного «служения» на продолжительное время обеспечила прочность власти как таковой, независимо от трагической судьбы самого Павла. Служба государю как высшая ценность подчеркивалась все более жесткой системой чинов и условиями чинопроизводства.

Екатерина II искала, скорее, рациональные обоснования незыблемости самодержавия (вспомним строку «Наказа» Уложенной комиссии: «…всякое иное правление, кроме самодержавного, для России по обширности пространств ее было бы не только вредно, но вконец разорительно»).[14] Павел же пошел по пути поиска моральных обоснований абсолютной власти. Он расстался с возможностью выдавать ее за спасительное для всех и при том «мягкое» правление, позволил себе открыто заявить о необходимости полицейских форм управления, изощренного и неприкрытого охранительства в идеологии. Его преемник Александр I, полностью сохранив полицейскую сущность самодержавия, как известно, безуспешно пытался совместить с нею идеологию и практику правительственного либерализма.[15] Однако, бабушкиной легкости обращения с либеральными институтами в теории пора было противопоставить их практическую либерализацию, вплоть до самоограничения самодержавия конституционным органом. Невыполнимостью поставленной перед собой задачи совместить несовместимое (самодержавие и конституцию) Александр I обязан прочно усвоенной традиции отца: если нужно удержать власть (а делиться реально Александр ею не хотел), то не нужно бояться быть деспотом. «Аракчеевская» линия в политике Александра по существу — павловская линия: так похожи на павловские крутые распоряжения многие объективно реакционные и тоже торопливые акции Александра в последние годы правления. Но и в конце его царствования военно-бюрократический идеал Павла I: послушная, точная и отрегулированная государственная машина — не был воплощен. Каждое следующее царствование, не затрагивая идеала, вносило кое-какие усовершенствования в конструкцию, а государственная мощь самодержавия становилась все призрачнее.

Павлу I, безусловно, удалось надолго привить самодержавию определенные моральные нормы «державного» поведения. Двор решительно порывает с состоянием «повреждения нравов», несовместимого с ритуализацией самодержавия как обряда «служения». Среди павловичей и их потомков отныне культивируется «семейственность», а бракоразводные ситуации воспринимаются чуть ли не как государственные проступки. Аморальные стороны жизни двора скрываются внешним приличием. Так, «затворник» Александр I заводит любовниц как частный человек. На это, как и на «похождения» Николая I, можно было смотреть сквозь пальцы — это теперь стояло вне политики и не наносило урона соблюденной «семейственности». Любовницы и любовники царственных особ не играли ровно никакой роли на театре «большой политики». Первым из Романовых, отделившим личную жизнь от политики и государства, был именно Павел. Не оттого ли историки бьются над загадкой «платонизма» отношений его с Нелидовой, Лопухиной, другими дамами, что современники не видели во всем этом «государственного» оскорбления царского величия и обряда царствования, перестали придавать амурным делам самодержцев былое значение.