Император Павел I. Жизнь и царствование - [41]

Глава III

Военные упражнения императора Павла. — Вахт-парад и его значение в Павловскую эпоху. — Глухое недовольство в среде войск, среди офицеров особенно. — Суровые меры императора Павла. — Аракчеев. — Тревожное положение офицеров и великих князей Александра и Константина Павловичей. — Забота о крестьянстве и духовном сословии. — Меры по отношению к дворянству. — Напряженное состояние духа русского общества, усиление полицейской опеки. — Стремление поддержать легитимный принцип в Европе. — Союз с Австрией и Англией. — Влияние императрицы Марии Феодоровны и Нелидовой. — Пребывание императора Павла в Москве в 1798 г. и путешествие в Казань. — Анна Петровна Лопухина и связанные с ее именем придворные интриги.

Лето 1797 г. император проводил в Павловске в кругу своего семейства, так как государь не любил Царского Села, летней резиденции Екатерины. Из Павловска государь со всем своим семейством ездил на морские маневры; государь избрал для своего пребывания вновь выстроенный фрегат «Эммануил», т. е. «С нами Бог».

Предполагалась прогулка флота из Кронштадта в Ревель, но противные ветры помешали эскадре сняться с якоря. Морские маневры, по своей кратковременности, не могли дать императору возможности проявить свою требовательность по отношению к флоту; тем с большею ревностью предавался император сухопутным военным экзерцициям в Павловске. В Павловске расположена была лагерем почти вся гвардия, и император ежедневно производил ей учения и смотры; чтобы испытать бодрость и военную выправку солдат, он будил войска по ночам тревогами и выводил в строй. Увлекаясь этими военными упражнениями, император забывал свое достоинство самодержца и лично учил войска, превращаясь в самого заурядного экзерцирмейстера. Особенно важное значение в глазах императора имел вахт-парад, который превратился в какой-то торжественный обряд и был настоящим театром, на котором русский государь разыгрывал роль мелочного и деспотического педанта. По рассказам современников, при тогдашних военных приемах, странный церемониальный шаг, действия флигельманов, выскакивавших из рядов, чтобы телеграфировать ружьями самые вычурные знаки, балансирование офицеров с эспантонами, — все это казалось офицерам неуместным, устаревшим и смешным; но все это требовалось Павлом, как необходимое и священное условие военного ремесла. Особенное значение в глазах его имело действие эспантоном, и важная минута была для офицеров та, в которую, проходя мимо императора, они салютовали его эспантоном, припрыгивая и покачиваясь на тихом шагу. Иные за ловкость тут же награждались или начинали блестящую карьеру; другие своею неловкостью и упущением раздражали императора, навлекали на себя с его стороны и грубые слова, и самые несоответствовавшие наказания. Случалось, что Павел в раздражении бросался на офицеров, вырывал у них эспантоны, ругался, схватывал виновных за воротник, за лацканы. Подобные сцены доходили иногда до комизма: вырвав эспантон у офицера, Павел сам проходил вместо него, как бы испытывая хладнокровие присутствовавших, которые должны были сохранить серьезный вид, глядя на эту небольшую фигуру, действовавшую с каким-то убеждением и со всею силою ничем неукротимой воли. Строгость и запальчивость государя по отношению к гвардейцам никогда не уменьшалась, так как, по мере совершенствования войск, внимание его ко всем, даже мельчайшим упущениям также увеличивалось, а в мелких отрядах погрешности становились заметнее. В Павловске была также особая цитадель, или крепость, Бип, куда офицеров сажали под арест. Солдаты были вообще менее недовольны строгостью императора, видя, что от нее преимущественно страдают офицеры, которые, наравне с ними должны были нести все тягости службы, но офицеры, самые усердные, бывали в отчаянии, не зная иногда, чем для них окончится вахт-парад, так как Павел склонен был в упущениях офицеров видеть сознательное противодействие его воле. Из военных приказов 1797 г. видно, что с 1 мая по 24 августа исключено было из службы за пьянства, нерадение и т. д. 117 офицеров. Некоторые из приказов были выражением горьких чувств Павла по отношению к прошедшему царствованию; так, в приказе 14 августа было объявлено об исключении одного офицера «за незнание должности, за лень и нерадение, к чему он привык в бывшей должности его при князьях Потемкине и Зубове, где, вместо службы, обращались в передней и пляске». Нервное состояние государя и войск, его окружавших, выразилось в особенности в двух военных тревогах, случайно происшедших в Павловске 2 и 4 августа; тревоги эти наполнили душу императрицы Марии опасением за безопасность государя, так ими могли воспользоваться злоумышленники или озлобленные им люди. Вместе с Нелидовой, она употребляла все усилия смягчить своего супруга, побудить его к более мягкому, осторожному образу действий. Но в уме Павла прочно укоренилась мысль о необходимости «суровыми и сильными мерами» пресечь «распущенность в службе и в нравах», призрак революции постоянно представлялся его воображению, и, желая избежать опасностей, он сам создавал их там, где они прежде не существовали. Тщетно Нелидова писала государю: «Вот любезный друг, что я нахожу, открыв книгу наудачу: это подтверждение нашего разговора о том, что государи еще более всех прочих людей должны упражняться в терпении и умеренности. Чем выше мы поставлены, тем более мы имеем необходимых отношений к людям и тем чаще приходится нам показывать терпение и умеренность, ибо все люди несовершенны». В ответ на убеждения Нелидовой Павел Петрович писал ей: «Все это правда, но правда также и то, что с течением времени, со дня на день, сделаешься, пожалуй, слабее и снисходительнее. Вспомните Людовика XVI: он начал снисходить и был приведен к тому, что должен был уступить совершенно. Всего было слишком мало и, между тем, достаточно для того, чтобы в конце концов его повели на эшафот. Во всем этом нет женщины, хотя здесь хотят только женщин (намек на предыдущее царствование, когда был возможен упадок дисциплины). Павел, добрый и великодушный от природы, не хотел показывать слабости и, как часто бывает с слабохарактерными людьми, впадал в противоположную крайность — допускал жестокость, которая, по своей искусственности, казалась иногда холодною и неумолимою; притом, придя в раздражение, он уже не мог себя сдерживать и часто был совершенно вне себя. По свидетельству Саблукова, «император вполне сознавал это и глубоко этим огорчался, оплакивая собственную вспыльчивость, но не имел силы, чтобы победить себя. К несчастью для Павла, его опасения и недоверчивость были заметны для окружающих». «Двор и общество, которые с самого начала царствования усвоили себе образ мыслей, заставлявший предугадывать о конце его, — говорит, с своей стороны графиня Головина, современник-очевидец описываемых событий, — постарались по-своему объяснить себе военные тревоги, происходившие в Павловске 2-го и 4-го августа. Ничто не способствует так измене, как постоянно высказываемая боязнь ее. Павел не умел скрывать, до какой степени этот страх отравлял его душу. Боязнь эта проявлялась во всех его действиях, и много допущенных им жестокостей было следствием этого постоянного чувства его души, и, раздражая умы, они привели, наконец, к тому, что дали полное основание к оправданию его подозрительности».