Император Павел I. Жизнь и царствование - [21]

Мария Феодоровна, дрожавшая за жизнь своего любезного супруга, могла, по своей недальновидности, только радоваться такому решению императрицы, но великий князь ясно увидел, что никакой службы его отечеству не только не желают, но и не допустят, и что его роль хотят, как бы в насмешку, ограничить лишь семейными обязанностями. Но, тяготясь опекой матери, Павел Петрович еще менее мог выносить мелочную опеку своей супруги, и, таким образом, привыкая оберегать своего мужа наперекор ему самому разными побочными средствами, Мария Феодоровна подвергла опасности царствовавший доселе между ними мир и супружеское согласие. Состояние духа великого князя сделалось еще более тягостным, когда совершилась замена фаворита гр. Мамонова Платоном Зубовым, который не всегда показывал Павлу Петровичу даже наружные знаки уважения, должные его сану. Наконец разразившаяся в 1789 г. французская революция произвела в Павле страшное моральное потрясение, оскорбляя в нем чувство уважения в законности и высокое представление о монархической власти, которые он воспитывал в себе с юности. С 1790 г. Павел высказывал «приметную склонность к задумчивости», а в письмах не раз высказывал мысль о смерти. Цесаревич, говоря словами гр. Петра Панина, «взирая на все с содроганием сердца, но с великодушною терпеливостью, соблюдал во всей неприкосновенности заповеди Божия, законы естественные и гражданские, и не позволял себе, по тогдашнему своему природию и законами обязательству, — ничего, кроме единственного разделения наичувствительнейшего прискорбия со всеми теми усерднейшими и вернейшими детьми отечества, которые с похвальною твердостью душ не попускали прикасаться к себе никаких соблазнов на государственное уязвление, но, пребывая в безмолвии, не могли только скрывать от него душевных своих страданий». Павлу, действительно, не оставалось ничего более как, выражаясь его словами в одном из его писем 1791 года, «chercher le consolation chez ses amis dont le coeur et l’esprit sont au dessus de leurs tailles». — «Il m’est doux, — прибавлял он, — de pouvoir dire mon petit mot à leur sujet. C’est leur payer un tribut qui m’est bien cher et satisfaisant».

К несчастью для Павла, возле него не было уже в это время никого из «усерднейших и вернейших детей отечества», кто бы мог руководить его государственными занятиями, поддерживать в нем ясный взгляд на окружавшую его обстановку. Граф Петр Панин сошел в могилу, князь Репнин был при армии, все мало-мальски опытные и даровитые люди или сами сторонились великого князя, зная отношения к нему императрицы, или отстраняемы были великим князем, который, к людям пользовавшимся его расположением, нарочно показывал вид холодности, чтобы не навлечь на них гнева Екатерины. «Друг мой, — сказал однажды Павел Мордвинову, обиженному его невниманием, в нему при дворе, — никогда не суди меня по наружности… Я удалялся от тебя и казался с тобою холоден не без причины: видя, как милостиво ты был принят у государыни, я не хотел помешать тебе в почести при большом дворе». Павла Петровича окружали или люди честные сами по себе, но с узким кругозором и с мелочными интересами, как Вадковский, Плещеев, Лафермьер, или придворные интриганы, мечтавшие выиграть в своем значении, разжигая неудовольствие великого князя, как князь Николай Голицын, камергер Ростопчин, или наконец глубоко преданные Павлу лица, но смотревшие на его положение с семейной точки зрения, как например его супруга, великая княгиня Мария Феодоровна, и ее наперсница, г-жа Бенкендорф. Находясь в этой обстановке, Павел Петрович исключительно предался единственно тогда возможному для него делу — обучению состоявших при нем гатчинских войск, и, благодаря огону, постепенно погружался в мелочи военного дела, привязался страстно к экзерцирмейстерству и военное дело стал считать важнейшим для государя делом. Плодом занятий Павла в этот период его жизни было составление воинских уставов для строевой, гарнизонной и лагерной службы, и тогда же выработаны были им новые положения для хозяйственного управления и инструкции для массы должностных чинов армии; особенное внимание обратил Павел Петрович на усовершенствование артиллерии. В занятиях этих Павел Петрович постепенно сближался с новым кругом людей, сделавшихся впоследствии его ближайшими сотрудниками: это были рядовые офицеры, лишенные образовала, неразвитые, не имевшие никакого понятия о государственных задачах, предлежащих наследнику престола, но зато деловитые в мелкостях военного дела, точные, исполнительные и, по млению цесаревича, безусловно ему преданные; таким образом выросли в своем значении у великого князя Аракчеевы, Линденеры, Обольяниновы, Кологривовы, Малютины, Каннабихи и др. В среде этих людей цесаревич постепенно разучился думать, обсуждать, советоваться, — и приучался ценить лив исполнительность и усердие, а на всякое представление или совет смотреть как на ослушание. Великий князь как бы хотел показать, что ему нужны не «умники», а лишь точные исполнители его воли; он точно не замечал, что среди его друзей все меньше и меньше было людей, у которых «le coeur et l’esprit sont an dessus de leurs tallies». Встречая при большом дворе род пренебрежения к своей особе или чувствуя его, великий князь, сам того не замечая, видел признаки неуважения к себе и своим мнениям иногда в самых невинных словах и действиях, гневался и выходил из себя; тем спокойнее и легче чувствовал он себя среди Гатчинского своего отряда, хотя и здесь давал волю своей запальчивости при чьей либо малейшей оплошности. Ум и сердце Павла Петровича высказывались все менее и менее; зато во всей резкости начал проявляться его темперамент, его неуклонная строгость к соблюдению буквы уставов и инструкций, заменявших собою всякое рассуждение и повсюду устанавливавших однообразие. Гатчина и Павловск приняли вид военных лагерей, созданных по прусскому образу, с заставами, шлагбаумами, казарменными постройками и полу осадным положением жителей, принужденных даже в частном быту подчиняться лагерным порядкам жизни. Сам Павел. Петрович подавал пример суровой спартанской жизни: вставая в 4 часа утра, он спешил на учение или маневры войск, производил осмотры казарм, хозяйственного довольствия войск, причем никакая неисправность не ускользала от его быстрого проницательного взгляда; зато в 10 часов вечера город уже спал: слышались только шаги патрулей и крики часовых. В Павле Петровиче нашли себе совмещение рыцарский дух, французская любезность, благородство дум и побуждений, — с грубым прусским солдатством, подавлявшим всякое проявление изящества, ума, свободы.