Император Павел I - [26]

В доме Дашковых часто собирались гвардейские офицеры. Штабс-капитан Преображенского полка князь Михаил Дашков был отличным товарищем и хлебосольным хозяином. Время проводили весело, говорили не таясь, в присутствии обаятельной и умной хозяйки. Екатерина Романовна, используя обстановку, пытается склонить на сторону императрицы молодых офицеров. Она чувствует себя «хозяйкой заговора», не подозревая о том, что некоторые из них уже давно участвуют в заговоре против Петра III.

Еще в конце 1761 года капитан гвардии Дашков предложил великой княгине возвести ее на престол, тогда он услышал в ответ: «Бога ради, не начинайте вздор; все, что Бог захочет, то и будет, а ваше мероприятие есть рановременная и несозрелая вещь». Как умный и коварный политик, она сознавала, что в декабрьские дни, когда медленно угасала Елизавета Петровна, захват чужого престола в самом деле был бы воспринят как «несозрелая вещь». Но надлежащие выводы Екатерина сразу же сделала. Быть постоянно начеку, провоцировать мужа, зная его характер, на неосторожные и непопулярные действия, выставляя себя невинной и страдающей стороной, и одновременно исподволь обрабатывать в свою пользу влиятельных сановников и гвардию. Дожидаться подходящего момента и, выбрав его, нанести удар — вот тактика, которой стала придерживаться Екатерина с первого дня восшествия на престол своего супруга.

Никита Иванович Панин, который приходился Дашковой двоюродным дядей, мрачно встретил новое царствование. Изысканному, хорошо воспитанному и образованному царедворцу были не по душе новые порядки — «он ненавидел солдатчину и все, что отзывалось кардегардией». Петр III наградил Панина высшим орденом Андрея Первозванного, чином действительного тайного советника и в знак особой милости званием генерала от инфантерии. С ужасом узнав, что теперь ему придется принимать участие в различных смотрах и экзерциях, Панин «нижайше просит освободить его от столь высокой чести». Изумленный его просьбой, император в сердцах говорит Мельгунову: «Я всегда думал, что Панин умный человек, но с этих пор я так думать не буду!»

К тому же у него были основания не особенно доверять Панину, и в ответ на просьбу Фридриха II включить Швецию в тройственный союз Петр III собирается отправить туда послом Панина. В донесении прусскому королю от 30 марта полковник Гольц писал: «Его императорское высочество с удовольствием соглашается на желание Вашего Величества включить Швецию в мирный договор. Он мне сказал по секрету, что пошлет туда Панина, воспитателя великого князя. Это человек очень способный, и потому не может быть сомнений в успехе переговоров».

Естественно предположить, что Панин знал и догадывался о намерении Петра. Одинаковость положения сближает Панина и Екатерину, которая могла быть уверена, что найдет в нем человека, готового служить ей добрым советом и помочь в трудных обстоятельствах. Но они расходились в главном: Панин прочил Екатерину на роль регентши при Павле, в то время как она видела себя императрицей.

* * *

Люди, видающие императрицу, говорят, что она неузнаваема, чахнет и, вероятно, скоро сойдет в могилу.

Из донесения французского посла

Французский посол де Бретейль 31 декабря 1761 года сообщает в Париж: «Императрица находится в отчаянном положении, ей оказывают полнейшее презрение. Она с великим негодованием видит, как с нею обращается император и каково высокомерие фрейлины Воронцовой». Из его же донесения от 10 января 1762 года: «В день поздравления с восшествием на престол на лице императрицы была написана глубокая печаль; ясно, что она не будет иметь никакого значения, и я знаю, что она старается вооружиться философией, но это противно ее характеру. Император удвоил внимание к графине Воронцовой… Императрица находится в самом жестоком положении, с нею обходятся с явным презрением… Трудно себе представить, чтоб Екатерина (я знаю ее отважность и страстность) рано или поздно не приняла какой-нибудь крайней меры. Я знаю друзей, которые стараются ее успокоить, но если она потребует, они пожертвуют всем для нее».

Из донесения от 5 апреля: «…императрица приобрела всеобщее расположение. Никто усерднее нее не выполнял обязанностей относительно покойной императрицы, обязанностей, предписываемых греческим вероисповеданием; духовенство и народ этим очень тронуты и благодарны ей за это. Она наблюдает с точностью праздники, посты, все, к чему император относится легкомысленно и к чему русские неравнодушны. Наконец, она не пренебрегает ничем для приобретения любви и расположения отдельных лиц. Не в ее природе забыть угрозу императора заключить ее в монастырь, как Петр Великий заключил свою первую жену. Все это вместе с ежедневными унижениями должно страшно волновать женщину с такой сильною природою и должно вырваться при первом удобном случае».

20 мая во время торжественного обеда по поводу заключения мира с Пруссией этот случай произошел.

«Император предложил тост за здоровье императорской фамилии, — пишет С. Соловьев. — Когда Екатерина выпила бокал, Петр послал к ней Гудовича узнать, почему она не встала; государыня ответила, что императорская фамилия состоит из трех членов: ее супруга, сына и ее самой, и она не понимает, почему она должна вставать. Когда Гудович передал ее слова императору, тот послал его снова сказать ей бранное слово, ибо она должна знать, что двое его дядей, принцы голштинские, принадлежат также к императорской фамилии. Но, боясь, чтоб Гудович не ослабил выражения, император сам закричал Екатерине это бранное слово, которое и слышала большая часть обедавших. Императрица сначала залилась слезами от такого оскорбления, но потом, желая оправиться, обратилась к стоявшему за ее креслом камергеру Александру Сергеевичу Строганову и попросила начать какой-нибудь забавный разговор, что тот и сделал. Дело не кончилось одними оскорблениями. В тот же вечер Петр приказал своему адъютанту князю Барятинскому арестовать Екатерину. Испуганный Барятинский не торопился выполнять распоряжение и, встретив принца Георгия Голштинского, рассказал ему о поручении. Тот бросился к Петру и уговорил его отменить приказание. С этого дня Екатерина приняла предложение друзей составить заговор против императора».