Прежнего холодного отношения к красавице тетке как не бывало; он на время позабыл свое гнетущее горе, и в его юном сердце опять загорелась отроческая, чистая любовь.
– Что прежде я ответила на твои слова, Петруша, то и теперь отвечу. Невозможное то дело, невозможное, – твердо ответила цесаревна Елизавета.
– Ну вот видишь, видишь?.. Я – несчастный человек… должен жениться не на той, которую люблю, а на той, которую не люблю.
– Тебя никто не смеет принуждать, Петруша, не женись.
– Нет, я женюсь, назло тебе, царевна, женюсь на Долгоруковой, – сердито проговорил император-отрок, быстро расхаживая по своему кабинету.
– Назло мне? Да какое же я зло тебе причинила?
– Ты отвергла меня и мою любовь, а с нею вместе и царство. Разве это – не зло?
– Нет, государь, в этом нет зла. А вот было бы большим злом, если бы я решилась стать твоей женою. И Бог и люди… все, все строго осудили бы нас.
– Ведь в других государствах женятся же и на тетках, и на двоюродных сестрах, и никто не осуждает.
Эта беседа была вдруг прервана приходом князя Алексея Долгорукова.
Петр нахмурился; ему неприятны были на этот раз и сам князь, и его приход.
– Ты что, князь? По делу, что ли? – не скрывая досады, спросил он.
– Погода, государь, хороша. Не изволишь ли куда-нибудь проехаться, прокатиться? – с поклоном ответил князь.
– На охоту пришел манить меня? В лес, поближе к Горенкам? Так, что ли, князь? – желчно засмеявшись, проговорил государь.
Князь Алексей Долгоруков опешил: он никак не ожидал от государя таких слов.
– Ну, что же молчишь, князь? В Горенки, говорю, пришел меня звать?
– Воля твоя, государь, куда соизволишь поехать, туда и поедем.
– Да, да, пока я еще не имею своей воли… Ну, как моя любимая невеста поживает, княжна Екатерина? – спросил император, сделав ударение на слове «любимая».
– Здравствует, великий государь, и шлет твоему царскому величеству свой рабский поклон. Да только скучает, государь, сильно скучает, не видя тебя, твоих пресветлых очей.
– Вот что!.. Слышишь, Лиза, княжна Екатерина по мне скучает, – обратился Петр к цесаревне и добавил: – Стало быть, она любит меня.
– Любит, государь, крепко любит. Кажется, сильнее своей жизни тебя любит.
– Какое для меня счастье!.. Не правда ли, Лиза? – полусерьезно-полунасмешливо промолвил государь, которого, очевидно, злил этот разговор.
– Невесте подобает любить своего жениха, государь, – с улыбкой промолвила красавица цесаревна.
– Ты так думаешь, Лиза?
– Да, государь!
– И жениху тоже подобает любить невесту?
– Разумеется, государь!
– А большинство браков, пожалуй, происходит не по любви, но по расчету… Не правда ли, князь? Впрочем, я говорю это не по отношению к твоей дочери; ведь она меня любит… так я говорю, князь?
Император-отрок был сильно возбужден, и голос у него дрожал.
– Государь, и на самом деле тебе надо бы непременно на прогулку поехать, благо погода хорошая, – с участием проговорила цесаревна Елизавета Петровна, заметив тревожное состояние своего державного племянника.
Он раздраженно прошелся по комнате и, истерически расхохотавшись, быстро произнес:
– Да, да, я сейчас поеду… Прикажи готовить лошадей, князь, вези меня скорее в свои Горенки. Невеста меня там ждет, соскучилась по мне, бедняжечка, вот я и поеду утешить ее. Объяви, князь, всем придворным чинам, чтобы готовы были к нашему обручению, которое будет здесь, во дворце, тридцатого ноября. К этому дню должно быть все готово.
Долгоруков едва не вскрикнул от радости.
– Государь, ваше величество! – только и мог выговорить он от наплыва радостного чувства. – Это такая честь, великий государь!
– Да, да… Ну, едемте… наверное, лошади готовы. Скорее на воздух, я здесь просто задыхаюсь. До свидания, царевна, до свидания! – И, нервно проговорив эти слова, император быстро вышел из своего кабинета.
За ним, отвесив низкий поклон цесаревне, последовал и Долгоруков.
– Бедный мальчик, ты слишком рано хочешь жить… Смотри, чтобы это не принесло тебе вреда! Жаль мне тебя, голубчик, крепко жаль!.. Попал ты Долгоруковым, как муха в паутину, запутают они тебя, мой сердечный, – задумчиво проговорила Елизавета Петровна, направляясь к выходу, и в дверях чуть не столкнулась с князем Иваном Долгоруковым.
– Царевна, как я рад встрече с вами!.. Мне много о чем надо переговорить с вашим высочеством, – радостным голосом проговорил он.
– А мне с вами, Иван Алексеевич, говорить нечего и не о чем. Впрочем, дам вам такой совет: спешите скорее в Горенки, ваш отец уехал туда с государем. А то, смотрите, он займет при государе ваше место, – с насмешкою проговорила цесаревна и поспешила уйти.
«Ненавидит меня царевна, знаю. А за что?.. Что я ей сделал? И что за горький я человек? Никто меня не любит, никто. Впрочем, есть одна душа, которая меня и любит и жалеет. Это – моя невеста, незлобивая Натальюшка. Поеду к ней, голубке. А в Горенки я не поеду; пусть отец «обставляет» государя, я же был верным слугою ему и таким и останусь».
VI
Между тем в один из тех дней, когда в царском дворце происходили все рассказанные ранее события, к воротам усадьбы Горенки робко подошел какой-то странный деревенский парень в сермяге, лаптях и большой меховой шапке; в руках он держал толстую суковатую палку. У ворот на скамье сидел княжеский дворовый Игнат, служивший выездным лакеем при княжне Екатерине Алексеевне, «государевой невесте». К нему-то и подошел деревенский парень и обратился с вопросом, довольно плохо произнося русские слова:
