Император Николай II и заговор генералов - [60]

Дальше, после паузы он дал мне уже более определенные пояснения своей мысли. С его точки зрения, правильная политика по отношению к Распутину заключается в том, чтобы, по возможности, “придавать ему меньшее значение”. Чем больше ополчаться против него, чем больше объявлять ему войну, тем больше это породит возвышение его. В заключение он рекомендовал мне смотреть на связанные с Распутиным вопросы “как можно проще”. Это доподлинное его выражение.

Тщательно обдумывая наставление почтенного Ивана Логиновича, я не мог также не считаться со своими личными соображениями. Отказывая Распутину в приеме, я этим делал шаг к скрытой оппозиции Государю и Императрице, не желая принять лицо, хотя и недостойное, но принимаемое Ими. Это совершенно не входило в мои виды. Я мог с Монархом не соглашаться, мог представлять свои доводы, но становиться в лагерь оппозиции не мог по чувствам моей глубокой верноподданнейшей преданности».

Я дословно привел записки кн. В.Н. Шаховского, «распутинца», как его называли в Думе и обществе, чтобы показать, как думали и поступали подлинно верноподданные, какими были и Горемыкин, и Шаховской.

Можно и должно было скорбеть, что Государыня считала Распутина святым, можно и должно было признавать печальным, что министры Российской Империи были вынуждены принимать у себя человека недостойного, который из-за своих каких-то особенных качеств облегчал страдания неизлечимо больного Наследника Цесаревича и этим завоевал доверие и известное положение у Государя и Государыни, можно было считать это временным несчастьем для престижа трона, но кричать об этом urbi et orbi, преувеличивать значение зазнавшегося хама и мужика, гнать его вон с тем, чтобы об этом знали повсюду, это значило становиться в оппозицию Государыне и, следовательно, и Государю, перестать быть верноподданным и увеличивать ряды врагов Верховной Власти.

Кн. В. Шаховской затем рассказывает, что посещения Распутина, которых было пять или шесть, сводились к тому, что он сперва говорил о текущих политических вопросах, называя Государя Папой, а Государыню Мамой, а после передавал записки с ходатайствами. «Самым решительным образом заявляю, что ни одно из этих ходатайств не получило ровно никакого движения дальше правого нижнего ящика моего письменного стола. К удивлению моему, он почти никогда и не вспоминал о них. А если об отдельных прошениях он и повторял на словах, спрашивая, почему я не исполнил, то получал от меня всегда тот же ответ: «не мог», на что он, нисколько не обижаясь, отвечал: «не мог, так не мог» (Кн. В. Шаховской «Sic transit gloria mundi»).

А вот воспоминания министра земледелия А.Н. Наумова, назначенного на этот пост после отставки Кривошеина. Надо сказать, что Наумов был сторонником «сближения» с Думой. Он, конечно, не был ни сторонником прогрессивного блока, ни «тучковских» настроений, но тем не менее образ его действий обострял создавшееся положение и он уже не разделял того беззаветно-преданного отношения к Престолу, какое было у И.Л. Горемыкина. Наумов пишет: «Взволнованным и чуть внятным голосом секретарь пробормотал:

– В приемную пришел Григорий Ефимович и требует, чтобы ваше высокопревосходительство его приняли тотчас.

– Пойдите и передайте Распутину, – сказал я, – что раз он пришел, пусть сидит, но в кабинет к себе я его не пущу!

Многолюдный прием затянулся. Пришло время отправляться на заседание Совета министров. Выйдя в приемную, я в ней застал еще человек 10–12, которых я решил наскоро обойти и опросить. Обведя глазами ожидавших в приемной лиц, которые при моем появлении все вежливо привстали, я сразу заметил единственную, оставшуюся сидеть, одетую в длиннополую поддевку, мужскую бородатую фигуру, всеми своими приметами походившую на известный по иллюстрированным изображениям облик знаменитого “тобольского старца”. Действительно, это был Распутин, которого я, в первый и единственный раз в своей жизни, имел случай видеть и достаточно хорошо рассмотреть. Обходил я просителей в сопровождении своего секретаря, который отбирал подаваемые мне заявления и отмечал у себя мои распоряжения.

При моем приближении к Распутину, последний все же встал и пристально уставился на меня своими воспаленными, слегка растаращенными и, надо сказать правду, отвратительными глазами, обычно именуемыми среди простонародья “бесстыжими зенками”. Передо мной стоял среднего роста, пожилой, простецкого мужицкого вида человек, с жидкими, темно-русыми, подстриженными в скобку волосами, напоминавший сидельцев кабацких заведений былых времен, до монополии. Его истасканная физиономия, обрамленная темной, висевшей мочалой, бородой, имела совершенно отталкивающее выражение. Особенно омерзительны были выглядывавшие из темных впадин глаза, которыми Распутин в упор смотрел на меня, то расширяя, то суживая свои нечистые “зенки”. Мне вспомнились роскозни про будто бы присущую ему необыкновенную силу внушения. Я решил испытать эти чары на себе и, подойдя вплоть к Распутину, с вызовом принял глазами направленный на меня не просто пристальный, но напряженный его взгляд. Но ничего, кроме отвращения, я в себе не ощутил.