Император Николай II и заговор генералов - [47]

Ген. Ф. Палицын: «Теперь надо спасать армию спокойно, не смущаясь жертвами. Мы считаем, что Михаил Васильевич даст все, что может дать сильный и проникнутый любовью к отечеству человек» (Ген. Ф. Палицын «В штабе С.-З. фронта». Военный Вестник. Книги 3–5).

Об этом времени пишет и неприятель: «Как я и ожидал, продвижение союзных армий в Польше к востоку от Вислы выражалось во фронтальном преследовании с непрерывными боями. И здесь все предпринимались безрезультатные попытки окружить русских, а русская армия сравнительно благополучно уходила под нашим натиском, часто переходя в ожесточенные контратаки и постоянно пользуясь болотами и речками, чтобы, произведя перегруппировку, оказывать долгое и упорное сопротивление» (Ген. Э. Людендорф «Мои военные воспоминания 1914–1918»).

Вел. кн. Андрей Владимирович, который состоял в распоряжении начальника штаба Северо-Западного фронта и которого считали серьезным человеком (об этом пишет в своих воспоминаниях ген. Спиридович) и которому давали важные поручения (производство дознания о катастрофе в Августовских лесах Самсоновского корпуса), в своем дневнике от апреля по октябрь 1915 года много пишет об Алексееве, видя его в непосредственной близости, когда Алексеев был главнокомандующим Северо-Западным фронтом. Вот его записи:

20 апреля – «Всю штабную работу ведет самолично главнокомандующий Алексеев. Все бумаги написаны его рукой. Вследствие этого ни начальник штаба, ни генерал-квартирмейстер не в курсе его распоряжений». «Еще есть один тип, который в штабе мозолит всем глаза; это закадычный друг ген. Алексеева, выгнанный уже раз со службы за весьма темное дело, ген. Борисов, – маленького роста, грязный, небритый, нечесаный, засаленный, неряшливый, руку ему давать даже противно. Алексеев его считает великой умницей, а все, что он до сих пор делал, свидетельствует весьма ясно, что это подлец, хам и дурак».

4 июля – «Меня заинтересовало мнение ген. – ад. Иванова об Алексееве, который был при нем начальником штаба, а теперь главнокомандующий Северо-Западным фронтом. Вот что по этому поводу он мне сказал:

“Алексеев безусловно работоспособный человек, очень трудолюбивый и знающий, но, как всякий человек, имеет свои недостатки. Главный – это скрытность. Сколько времени он был у меня, и ни разу мне не удалось с ним поговорить, обменяться мнением. Он никогда не выскажет свое мнение прямо, а всякий категорический вопрос считает высказанным ему недоверием и обижается. При этих условиях работать с ним очень было трудно. Он не талантлив и на творчество не способен, но честный труженик”.

“Вредный человек это ген. Борисов, состоящий у Алексеева. Наши неудачи на Карпатах – это всецело его вина. Недели три Алексеев приставал ко мне с этим планом, я все отклонял его, и теперь стыдно сознаться, но совершенно не могу вспомнить, как это я согласился, когда произошел у меня этот перелом и почему. Не нравился мне этот план. Это была идея Борисова, сухого доктринера. Вот и поплатились мы теперь за это. Это он у нас напутал с пополнением. Он много еще может повредить своими необоснованными советами. Но Алексеев слепо ему верит, и его не разубедить”».

9 июля – «За последнее время ген. Алексеев проникся идеей отступления и ни о каких бы то ни было попытках не только наступления, но даже о контратаках слышать не желает. Многочисленные просьбы командующих армиями о переходе в наступление оставались без ответа. Вчера Алексеев приказал всем отходить. Отчаяние во многих армиях ужасное. При таком отступлении не только мы несем большие потери, но теряем и тот нравственный элемент, без которого войну вести нельзя. Работает Алексеев много, очень много, но все копается в мелочах и духа армии не знает, не знает ее нравственной силы и, по-видимому, и считаться с ней не желает. Не потому, я думаю, он это делает, что не считаться с ней ему не хочется, а просто потому, что существование нравственного элемента армии уставом не предусмотрено и не укладывается в узкие рамки канцелярской души.

Гулевич (начальник штаба Алексеева. – В. К.) прав, говоря, что как родился Алексеев с мелкой душой, так с ней и остался, и ни на какие порывы, подъемы такая душа уже неспособна. И это на каждом шагу сказывается болезненно. Но знал бы Алексеев, как все это болезненно отзывается на войсках, что они переживают – он мог бы понять; но нет, он все же не поймет.

И Иванов прав, что Алексеев на творчество неспособен. Копошиться в бумагах он может и хорошо, но сквозь эти бумаги жизни, обстановки, настроения не увидит».

10 июля – «Да и солдата Алексеев в лицо не видал. Сидя всю жизнь за письменным столом над листом бумаги, живого человека не видишь. Это не есть подготовка для командования. Даже поздороваться на улице с солдатом он не умеет, конфузится, когда ему становятся во фронт. Нет, не знает он, что такое нравственный элемент, что у армии, кроме патронов, должен быть дух, который он обязан поддерживать, не знает он этого и не познает своей чернильной душой и погубит армию прекрасными, хорошими мыслями, погубит в ней душу, веру в свою силу, веру в победу. Вот теперь он твердит, что надо сохранить живую силу армии, но, принимая меры для сохранения этой живой силы, он топчет ее дух, и это, по-моему, есть преступление».