Император Николай II и заговор генералов - [125]

В этой главе я хочу коснуться того эпизода, уже после отречения, который Мельгунов в своих «Мартовских днях 17 г.» называет «Свитской интригой».

Я назову этот эпизод – последней попыткой (увы! бесплодной) преданных Государю людей помешать переслать телеграмму с текстом отречения Государя в Петроград и тем не допустить отречения.

После заявления об отречении Государь вышел из салона и вернулся в 3 ч. и передал две телеграммы: одну в Петроград, на имя председателя Государственной Думы, а другую Алексееву в Ставку. Текст первой гласил: «Нет той жертвы, которую Я бы не принес бы во имя действительного блага и для спасения родимой матушки России. Посему я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына с тем, чтобы Он оставался при Мне до совершеннолетия, при регенстве брата Моего Михаила Александровича».

Вторая телеграмма была следующего содержания: «Во имя блага, спокойствия и спасения горячо любимой России Я готов отречься от Престола в пользу Моего Сына. Прошу всех служить Ему верно и нелицемерно».

Телеграмма в Ставку с текстом отречения была следствием ультиматума Алексеева, который, препровождая телеграммы главнокомандующих в Псков, закончил своим заключением, в котором были фразы «…умоляю безотлагательно принять решение», «…соизволите принять решение» и наконец – «Ожидаю повелений». Вильчковский пишет, что последняя фраза телеграммы Алексеева, «ожидаю повелений», вызвала в Государе чувство горечи, которого Он, несмотря на всю Свою выдержку, не мог скрыть». Государь понял, что это ультиматум Его вероломного начальника штаба.

После получения известия из Петрограда, что в Псков выезжают Гучков и Шульгин, Государь телеграмму Алексееву взял обратно, а телеграмму для Родзянко приказал Рузскому задержать у себя до прибытия депутатов. После этого Рузский удалился.

Теперь предоставим место тому, что пишет Воейков: «Меня, как громом, поразило это известие, так как из разговора с Государем я совершенно не мог вывести заключения, что подобное решение уже созрело в помыслах Его Величества. Я побежал в вагон Государя, без доклада вошел в Его отделение и спросил: “Неужели верно то, что говорит граф (Фредерикс. – В. К.) – что Ваше Величество подписали отречение? И где оно?” На это Государь ответил мне, передавая лежавшую у Него на столе пачку телеграмм: “Что Мне оставалось делать, когда все Мне изменили? Первый Николаша… Читайте”. (Я понял, что Государь был очень взволнован, раз Он в разговоре со мной так назвал Великого князя Николая Николаевича.) На мой вторичный вопрос: “Где же отречение?” Государь сказал, что отдал его Рузскому для отправки Алексееву, на что я доложил Государю, что, на мой взгляд, никакое окончательное решение принято быть не может, пока Он не выслушает находившихся в пути Гучкова и Шульгина. Государь согласился потребовать Свое отречение обратно от Рузского. Он мне сказал: “Идите к Рузскому и возьмите у него обратно отречение”. Я ответил, что лучше было бы это поручение возложить на генерала Нарышкина (начальник Походной Канцелярии. – В. К.), так как мои переговоры с Рузским приведут только к новому совершенно ненужному столкновению. Тогда Государь сказал: “Я вам потом дам прочесть телеграммы, а сейчас вы Мне позовите Нарышкина”. Я пошел за Нарышкиным, которому Государь отдал приказание сходить к Рузскому за подписанным отречением. Рузский жил на вокзале в своем поезде. Генерал Нарышкин через несколько минут вернулся и доложил Государю, что генерал-адъютант Рузский отказался вернуть ему отречение».

Дальше пишет Вел. кн. Андрей Влад., со слов Рузского: «…ко мне пришел один из флигель-адъютантов и попросил вернуть Государю телеграмму. Я ответил, что принесу лично, и пошел в Царский поезд и застал Государя и гр. Фредерикса. Я чувствовал, что Государь мне не доверяет и хочет вернуть телеграмму обратно, почему прямо заявил: “В. В., я чувствую, Вы мне не доверяете, но позвольте последнюю службу все же сослужить и переговорить до Вас с Гучковым и Шульгиным и выяснить общее положение”. На это Государь сказал: “Хорошо, пусть останется, как было решено”… Я вернулся к себе в вагон с телеграммой в кармане»…

Все эти генералы все еще боялись, что Государь передумает, а Государь… понимал, что все кончено. Все остальное – и приезд двух таких же предателей, как и генералы, отъезд в Могилев, прощание со Ставкой, арест Государя, Его заключение с Семьей в Царском, затем Тобольск, страшный Екатеринбург, все это было длительной агонией, которая окончилась Ипатьевским подвалом. Кто повинен в этой ужасной смерти? Только палачи? Только Советское правительство с Лениным? Только Временное правительство? Керенский? Совдеп? Нет. И генералы-изменники во главе с Алексеевым. И они еще больше, чем другие. И Алексеев еще больше, чем другие генералы. Если бы он захотел, вернее смог бы понять, продумать (или быть другим человеком, чего он не мог), то не было бы ни Временного пр-ва, ни Керенского, ни Совдепа, ни Советов, ни Ипатьевского подвала.

Между прочим есть мнение, что Мельгунов очень «беспристрастный историк». Во-первых, Мельгунов, конечно, не историк, а автор многочисленных монографий, а во-вторых, Мельгунов совсем не беспристрастный. Это вполне понятно. Советский историк Покровский пишет о тех же событиях совсем не так, как, скажем, Ключевский, и Карамзин не так, как Платонов. Но у Мельгунова (народного социалиста по партийной принадлежности) все время встречаются такие фразы: «Запись Вильчковского, проводящего определенную тенденцию реабилитации Рузского в глазах эмигрантских монархистов», или говоря о Шульгине: «Свои эмигрантские переживания он переносит в годы, о которых рассказывает, как мемуарист» и т. д. В общем, Мельгунов выставляет себя каким-то судьей, когда приводит те или другие мемуары очевидцев. Никаким судьей он быть, конечно, не может, никаким очевидцем не был, но может порицать или одобрять те или иные события. Лично я скажу, что читать его очень трудно (у меня есть все его книги). Он буквально загромождает свои описания не выдержками, а своими догадками и предположениями. И выводами, под час весьма рискованными и совершенно необоснованными. Я на них уже указывал раньше. Я предпочитаю все же очевидцев.