Император Наполеон - [86]
Все это доказывает, сколь наивны суждения мэтра французского наполеоноведения Жана Тюлара о том, что отступление россиян в 1812 г. «не было преднамеренным» и что «русские генералы отступали не по заранее намеченному маршруту, а в страхе перед Наполеоном и реальностью его победы»[836].
Мало того, Александр I держал при себе, как бы в запасе, другой план, автором которого был главный военный советник царя с 1806 г., его «духовник по военной части»[837], прусский генерал Карл Людвиг Август Фуль. Исходные позиции этого плана совпадали с вариантом «Б» плана Барклая. План Фуля тоже предписывал 1-й армии отступать — до укрепленного лагеря в г. Дрисса (ныне — Верхнедвинск в Беларуси), где Барклай должен был принять на себя удар Наполеона, между тем как Багратион ударит во фланг и в тыл французам[838].
13 июня Александр I подписал приказ по армиям и манифест о войне с Францией. В них впечатляли эффектные концовки. В приказе: «Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего — Бог!»; в манифесте: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем!»[839] В тот же день Александр отправил к Наполеону министра полиции А. Д. Балашова с письмом, где говорилось: «Если Вы согласны вывести свои войска с русской территории, я буду считать, что все происшедшее не имело места, и достижение договоренности между нами будет еще возможно»[840]. Сам царь не верил, что Наполеон, уже перебросивший в Россию полмиллиона солдат, теперь вернет их обратно ради «достижения договоренности». Но для Александра было важно в столь критический момент продемонстрировать перед Европой свое миролюбие. «Пускай будет известно Европе, — напутствовал он Балашова, — что начинаем войну не мы»[841].
Наполеон принял Балашова, уже вступив в Вильно, откуда только что ушла армия Барклая де Толли. «Будем договариваться сейчас же, здесь, в самом Вильно, — предложил император. — Поставим свои подписи, и я вернусь за Неман»[842]. Не довольствуясь этим унизительным для национального достоинства России предложением, он отправил с Балашовым письмо к Александру, оскорблявшее монаршую гордость царя: «Если бы Вы не переменились с 1810 г., если бы Вы, пожелав внести изменения в Тильзитский договор, вступили бы в прямые, откровенные переговоры, Вам принадлежало бы одно из самых прекрасных царствований России <…>. Вы испортили все свое будущее»[843]. И менторский тон этого послания, и в особенности тот апломб, с которым Наполеон, вторгшийся на русскую землю, заранее перечеркивал «все будущее» Александра I, болезненно ранили самолюбие царя. С той минуты, когда царь прочел это письмо, он в еще большей степени стал воспринимать Наполеона как личного врага. «Наполеон или я, он или я, но вместе мы существовать не можем!» — вырвалось у него в разговоре с флигель — адъютантом А. Ф. Мишо[844].
Апломб Наполеона казался тогда оправданным. При том соотношении сил между Россией и Францией, которое сложилось к 1812 г., Наполеон вполне мог рассчитывать на успех. Все сугубо военные факторы он предусмотрел. Не учел он одного привходящего обстоятельства, которое, собственно, и решило исход войны, а его погубило: он не учел, что вместе с армией поднимется на борьбу с нашествием весь русский народ.
Каким же был план действий Наполеона в начале войны 1812 г.? Его целью было разгромить русские армии в приграничных сражениях на русской земле, «наказать» таким образом российского императора за нарушение условий Тильзитского договора и принудить его к миру, выгодному для Франции, т. е. главным образом к соблюдению континентальной блокады[845]. Здесь надо отбросить распространенную версию, будто Наполеон «всегда (и в 1812 г. тоже. — Н. Т.) стремился решать исход войны в одном генеральном сражении», отличаясь тем самым от М. И. Кутузова, который полагал, что «исход войны решается не одним, а несколькими сражениями»[846].
Надуманность этой версии настолько очевидна, что доверие к ней сонма историков кажется невероятным. Ведь и до 1812 г. Наполеон никогда не решал исхода какой бы то ни было из своих войн в одном сражении, и в 1812 г. такой оборот дела заведомо исключался хотя бы потому, что перед Наполеоном (он это знал) стояли вразброс на 850 км три русские армии, и при всем желании он не мог планировать победу над ними в одном сражении.
Поставив перед собой цель победить Россию и навязать ей мир с позиции победителя, Наполеон полагал, что верховная власть — после стольких дворцовых переворотов XVIII в.[847] — не может быть прочной. Учитывал он и другие слабости царского режима: тяготы крепостного права, вражду сословий, уродливость феодальной бюрократии, архаизм рекрутчины. В самом начале войны Наполеон рассчитывал даже на оптимальный вариант своего плана, согласно которому первая же победа Великой армии заставит Александра I из страха, с одной стороны, перед французским нашествием, а с другой — перед угрозой нового дворцового переворота вступить в переговоры о мире. У берегов Немана Наполеон заявил А. Коленкуру: «Меньше чем через два месяца Россия запросит мира»
