Император и молот - [70]

– И будет эта штука работать?

– Я этого не могу сказать, пока мы в походе. Мне нужно время, чтобы найти кузнецов и сделать шестерни, а также колеса со ступеньками. Но это должно работать. У Вегеция есть такая картинка, так что идея подтверждена его авторитетом. – Хотя они говорили по-немецки, Эркенберт использовал латинское слово auctoritatem, которое происходит от слова «автор», означая нечто записанное и подтвержденное.

Бруно кивнул:

– Наш переход однажды кончится. Тогда мне понадобится твоя новая машина. Но на этот раз не одна машина. Скажем, шесть или дюжина. Мне надо вбить немного разумения в головы этих итальяшек. А может быть, и еще в кое-чьи головы. А теперь пойдем и посмотрим, чем порадует нас Агилульф.

Они вышли из императорского шатра и двинулись вдоль огромного лагеря, палатки были расставлены на ночь, но пока пустовали. Маршал Агилульф поджидал их. Эркенберт с профессиональным интересом взглянул на шелушащиеся волдыри и слой омертвевшей кожи, которые широким поясом пересекали шею и щеку Агилульфа, – следы греческого огня. После того как Агилульфа выловили из моря, он несколько недель провалялся в постели, мучаясь от боли и лихорадки. Удивительно, что он остался жив. Но неудивительно, что он сделался еще более замкнут и молчалив, чем раньше.

– Каковы сейчас наши силы? – спросил Бруно.

– В основном без изменений. Четыре тысячи всякого сброда. – Под сбродом Агилульф подразумевал ополченцев, набранных в тех местах, где проходила армия императора, сначала вдоль испанского приграничья, потом вдоль побережья Южной Франции и по долинам севера Италии. По мере того как армия приближалась к Риму и престолу святого Петра, установился постоянный отток дезертиров, которых заменяли новыми рекрутами. Большинство из них не имели никакой боевой ценности в случае серьезного дела, и Бруно сам отослал прочь некоторых из них, например арабских перебежчиков, – пусть мародерствуют и поднимают смуту в собственной стране.

– Около пятисот пастухов-баккалариев. Они останутся с нами, пока им будет позволено грабить и насиловать вдали от дома.

– Пора повесить нескольких насильников, – хладнокровно сказал Бруно. – Я их всех повешу, когда они нам будут больше не нужны.

– Еще пятьсот франкских рыцарей и с ними сотня риттеров для усиления. Семьсот пеших bruder 'ов. Дюжина онагров в артиллерийском обозе, к каждому приставлен человек Ордена, чтобы остановить расчеты катапульт, если они попытаются сбежать. Катапульт станет больше, когда у «святого отца» будет время их построить.

«Святой отец» было у Агилульфа единственной шуткой. Он относился к числу тех, кто от чистого сердца приветствовал предстоящее восшествие Эркенберта на престол святого Петра. После ночной атаки маленький дьякон перевязал раны Агилульфа, отпаивал от лихорадки настоем девичьей травы. Эркенберт никогда не прятался во время боя, никогда не выказывал страха. В тесном и замкнутом мире императорской армии постепенно сложились такие отношения, что за пределами этого мира уже никто не считался своими, ни германцы, ни франки, ни итальянцы. Национальность имела гораздо меньше значения, чем боевая дружба.

– Мы достаточно сильны, чтобы разбить язычников в этот раз? – спросил Бруно.

– Не думаю, что кто-то способен выдержать атаку риттеров Ордена. Но их могут перебить катапультами на расстоянии. В ближнем же бою наши bruder 'ы – крепкий орешек. Но эти чертовы датчане тоже крепкий орешек.

– Они лучше вооружены?

– Наша тактика «бей щитом, коли пикой» против них не действует. Они слишком сильные и слишком быстро учатся. Ни один щит не выдерживает, когда они пускают в ход свои топоры. Все, что мы можем сделать, – держать строй и надеяться, что наши всадники нас выручат.

– И наши машины, – добавил Эркенберт.

– И то, и другое, – сказал Бруно. – Все вместе и все, что угодно. Лишь бы повергнуть наших врагов и оставить в мире одно только христианство, без соперников.

Глава 14

Приходский священник в Онсе, южнофранцузской деревушке недалеко от Каркасона, нервно выглянул в окошко своей маленькой хижины и снова уставился на написанный скверным почерком памфлет, который держал в руках. Страницы были бумажные, но этого священник не знал. И текст на них был напечатан, а не написан от руки, но священник не знал и этого. У него вообще была только одна книга – его требник для чтения служб. Впрочем, он и так помнил их наизусть. Кроме служб, священник знал «Отче наш», апостольский Символ веры, десять заповедей и семь смертных грехов. Этому он и учил свою паству.

А теперь появилась эта брошюрка, ее привез Гастон, погонщик мулов, который ездил из Онса в Каркасон и обратно, перевозя вино и масло, древесный уголь и ткани, незамысловатые украшения и безделушки. Все те немногочисленные товары, которые деревенские жители не в состоянии были производить сами и на которые могли наскрести несколько монет. Погонщик привез книгу и рассказал, что ее дал ему – причем дал бесплатно – какой-то человек на рынке. Гастон не умел читать. Он надеялся, что священнику книга понравится.

Теперь обязанностью священника было предать Гастона анафеме – хоть тот и не умеет читать, на него не похоже, чтобы он взял что-нибудь, не спросив, что это. И тогда приедут дознаватели от епископа и начнут пытать Гастона, чтобы узнать имя или описание человека, которого тот встретил на рынке. А если это не удовлетворит их, то еще чье-нибудь имя. А если и это их не удовлетворит – кто знает, какие показания заставят дать Гастона? Может быть, он заявит, что приходский священник послал его на рынок за этой книгой. За еретической книгой. Одно прикосновение к ней будет стоить священнику жизни.