Император-гоблин - [5]
Он устроился на свободном месте между Сетерисом и посланником лорд-канцлера. Возможно, посланник и счел поспешный отъезд нового императора в столицу угрозой планам своего господина, но ничем не выдал своих мыслей и охотно принял участие в подготовке к путешествию. Никто не смог бы упрекнуть молодого придворного в том, что он меньше Сетериса заботится об интересах Майи. Майя улыбнулся. Сетерис заботится о его интересах – какая ирония! Они с опекуном невзлюбили друг друга с первой минуты знакомства. Они встретились на похоронах матери Майи, императрицы Ченело. На корабле, который доставил тело умершей к Унтэйлейанскому Двору из глуши, куда ее сослал муж, в столицу приехал и ее убитый горем восьмилетний сын. Варенечибель IV даже не взглянул на ребенка, и сразу же после церемонии прощания Майю отдали Сетерису Нелару. Придворному было приказано отправиться вместе с мальчиком в Эдономи, бывший охотничий домик императора. С тех пор взаимная антипатия Майи и его опекуна нисколько не уменьшилась, скорее, наоборот.
Майя покосился на кузена. Сетерис прожигал свирепым взглядом ни в чем не повинную резную балку – так, по крайней мере, показалось Майе. Он никогда не видел Сетериса в спокойном расположении духа, если не считать вечеров, когда тот напивался в стельку и становился слезливым и сентиментальным. Сетерис с его дурным характером превратил подростковые годы Майи в настоящий кошмар. В качестве напоминания о жизни в Эдономи Майе до самой смерти суждено было носить на левом предплечье уродливые шрамы. Однажды Сетерис ударил его с такой силой, что он не удержался на ногах и врезался в весьма натуралистично исполненные оленьи рога из кованого железа, которые украшали каминную решетку в парадном зале.
Надо отдать Сетерису должное – он тогда по-настоящему испугался. После этого инцидента, оживившего однообразную и ничем не примечательную пятнадцатую зиму Майи, его наставник стал гораздо реже распускать руки. Однако Майя по-прежнему терпеть не мог Сетериса и знал, что никогда до конца не сможет простить кузену эпизод с каминной решеткой.
Женщина из команды корабля вошла в каюту и тщательно закрыла за собой дверь. Она откашлялась, хотя Майя не видел никакой нужды привлекать внимание пассажиров, сидевших в полном молчании. Видимо, у нее пересохло в горле от волнения. Наконец, она заговорила:
– Ваша светлость, капитан занял место на мостике, мы готовимся отчалить.
Сетерис незаметно ткнул Майю локтем в бок, и новоиспеченный император пролепетал:
– Благодарим вас.
Женщина с видимым облегчением поклонилась и уже обычной походкой, выпрямив спину, перешла в переднюю часть каюты, где находилось переговорное устройство для связи с экипажем. Майя едва успел задать себе вопрос, сможет ли он понять, когда «Великолепие Кайрадо» отчалит от мачты. В следующее мгновение корабль едва заметно покачнулся и начал подниматься к розоватому утреннему небу.
Путешествие на воздушном корабле до Унтэйлейанского Двора занимало два часа. По суше это расстояние можно было преодолеть в лучшем случае за четыре дня, и то если погода была хорошая, а Истанда’арта в месте переправы не был слишком бурным. Загудели двигатели, и Майя с облегчением подумал, что теперь у него есть предлог не разговаривать с Сетерисом. За этой мыслью пришла другая – о последних минутах «Мудрости Чохаро». Меньше суток назад корабль с императором Эльфийских Земель на борту находился в воздухе. Майя размышлял о том, как погибли пассажиры и экипаж: успели ли они понять, что их ждет смерть, или небытие обрушилось внезапно, как орудие палача? Он попытался представить себе, как отец кричит и рыдает. Попытался представить его испуганным, но не смог. В воспоминаниях Майи о первой и последней встречи с отцом, император Варенечибель IV был высоким надменным мужчиной с ледяными глазами, с белым и холодным, как мрамор, лицом. Майя помнил богатые одежды, покрытые вышивкой, лунные камни, украшавшие пальцы и уши отца, вплетенные в его косы. Он помнил черные ленты, единственный знак траура, который император счел нужным надеть после смерти четвертой супруги; они были похожи на полосы чернил, запятнавшие безупречно белые одежды отца. Он помнил, как Варенечибель презрительно поморщился, увидев его, Майю, помнил мелодичный, но жестокий голос:
– Мерзкое отродье выглядит точь-в-точь, как его мамаша.
Эта картина, ясная, четкая, застывшая, как официальный портрет императора, который висел в приемном зале Эдономи, осталась в его памяти навсегда. Теперь его представления о Варенечибеле никогда не изменятся, он навсегда лишился надежды узнать собственного отца.
«С другой стороны, – подумал Майя, вжавшись в сиденье, чтобы не встречаться взглядом с Сетерисом, – если бы твои представления об отце и изменились, то только к худшему. Благодари богов за то, что он сразу забыл о своем мерзком отродье».
Лиц братьев он не помнил. Он даже не понял, кто есть кто в толпе одетых в черное аристократов, стоявших вокруг гроба матери. Родственников ему показала придворная дама, которой велели присматривать за ним во время похорон, жена какого-то мелкого помещика. Он, конечно, давно забыл ее имя.
