Император-гоблин - [27]

– Мы… – начал Майя, но Чавар продолжал, не слушая его:

– На закате начинается собственно ритуал коронации.

Чавар принялся перечислять архаические фразы и жесты, и Майя не смог вставить ни слова, чтобы сказать, что ни при каких обстоятельствах не позволит Сетерису Нелару играть какую бы то ни было роль в обряде коронации. Самодовольный вид и покровительственный тон Чавара – «конечно, у тебя нет друзей, чучело пучеглазое» – не просто раздражили Майю, но вывели его из себя. «Чавар мне не опекун, – подумал он, – и я уже не в Эдономи. Я могу сам принимать решения, могу делать, что мне угодно. И он не сможет мне помешать». Он выслушал Чавара внешне спокойно, ничем не выдавая, что у него есть собственные планы, отличные от навязанных лорд-канцлером.

Когда толстяк, наконец, убрался, Майя заговорил со своим секретарем о другом деле, которое он должен был совершить прежде, чем его коронуют под именем Эдрехасивара VII. Это было личное дело, и ему пришлось выдержать спор с Ксеветом и охранниками, прежде чем они позволили ему отправиться туда, куда он желал пойти. Телимедж, который внезапно взял на себя роль оратора, искренне уверял его, что они ни в коем случае не критикуют его светлость и его чувства, но нельзя, чтобы некоронованного императора во время траура видели шатающимся по коридорам.

– Мы желаем не шататься по коридорам, – сердито возразил Майя. – Мы желаем увидеть могилу нашей матушки, которую нам запрещали посещать в течение последних десяти лет, со дня похорон. По нашему мнению, император, который не навещает могилу матери, шокирует окружающих сильнее, чем тот, кто ее навещает.

Упрямый Ксевет настоял на том, чтобы позвать эдочарей и посоветоваться с ними по этому вопросу, но, как ни странно, они поддержали своего хозяина.

– Конечно, ваша светлость может посетить могилу императрицы, – сказал Немер и съежился под уничтожающим взглядом Авриса. Хотя Аврис и Эша не выражали преданности императору так открыто, как Немер, Майя догадался, что они разделяли его взгляды. Слуги сказали, что такой визит не будет нарушением этикета, если император согласится закрыть лицо.

– Вам не следовало отправляться в Улимейре без покрывала, ваша светлость, – строго сказал Эша. – Мы уже сделали выговор Аттереджу.

– Мы согласны на все, – воскликнул Майя, – если это позволит нам совершить то, чего мы так страстно желаем.

– Как вам будет угодно, ваша светлость, – сдался Ксевет.

В последний раз Майя носил траурную вуаль десять лет назад. От нее сильно пахло кедром, и она царапала ему лицо. Вуаль, принесенная слугой, была легкой, как паутинка, от нее исходил тонкий аромат сушеного шалфея и лаванды, которые эдочарей раскладывали в шкафах и комодах императора. Вуаль держалась на голове при помощи бронзовых шпилек с черными эмалевыми головками, на которых был изображен символ рода Драджада. Майя почувствовал странное спокойствие, когда Аврис, укрепив ткань на волосах, опустил вуаль ему на лицо.

Поскольку Унтэйлейанский Двор пребывал в трауре, коридоры были практически пусты; однако Телимедж сказал Майе, что в обычное время придворные прогуливаются по галереям по меньшей мере до полуночи. Немногочисленные встречные низко кланялись Майе, не глядя ему в лицо, и спешили прочь. Даже не оборачиваясь, он буквально чувствовал спиной их любопытные взгляды.

Отасмейре Унтэйлейанского Двора, или Унтэйленейзе’мейре, представлял собой величественное белое здание с большим куполом, который поддерживали колонны, похожие на стволы вековых деревьев. Старинные газовые фонари в виде стеклянных шаров со множеством граней давали тусклый свет, а между колоннами таились странные зловещие тени. Внутри было холодно, еще холоднее, чем на открытых нижних этажах Алкетмерета.

Саркофаги усопших из дома Драджада располагались в два ряда между кольцом колонн и внешней стеной храма. Майя не смог их сосчитать, их было слишком много; тем не менее, круг не замыкался, и у стены оставалось свободное пространство. Место для Варенечибеля было уже выбрано, хотя мрамор для саркофага еще не доставили из карьера, расположенного на одном из островов Чадеванского моря. На месте будущей усыпальницы громоздилась гора букетов – в это время года в основном искусственных. Однако Майя заметил несколько хризантем, ронявших лепестки на шелковые розы и лилии.

Могилы второй, третьей и четвертой жен Варенечибеля находились во внешнем круге. Императрицы Лешан, Паджиро и Ченело скончались, не достигнув тридцати лет. Стилизованные барельефы на крышках саркофагов, изображавшие умерших, совершенно не передавали внешнего сходства и тем более ничего не говорили о том, какими женщины были при жизни. Майя провел кончиками пальцев по белой мраморной щеке фигуры, украшавшей могилу матери – жест такой же символический и бессмысленный, как и сам саркофаг.

Потом он опустился на колени, откинул с лица вуаль. Он знал, что Телимедж и Даджис наблюдают за ним из-за ближайшей колонны, но ему было все равно. У него не было слов для матери, не было подношения, лишь чувство, которое нельзя было облечь в слова. Он чувствовал, что должен почтить память матери прежде, чем его отцу воздадут публичные почести. Он подумал: интересно, что испытала бы мать, узнав о его неожиданном возвышении – гордость за него, печаль? Печаль, решил он; богатство и титул не принесли ей ничего, кроме унижений и горя.