Император Бубенцов, или Хромой змей - [12]

– Я видел, – сказал он.

– Их двое было, – сказал мальчик.

Ему было стыдно за то, что старик видел, как покорно он отдал деньги.

– Не унывай, – сказал старик. – Вот тебе рубль.

Мальчик так же безропотно, как давеча расстался с деньгами, принял дар. В булочной у входа в вокзал купил два чёрных и батон. Принимая сдачу, вспомнил, что не поблагодарил старика. Но тот, оказывается, ждал его у выхода. Это было неприятно. Ерошка успел привыкнуть к тому, что сдача от рубля принадлежат ему. Успел уже распределить, распланировать, выделить на мороженое. Но старик отстранил протянутую руку со сдачей.

– Оставь. Ты почему на морозе без шапки? – проговорил старик, наклонил голову, горько усмехнулся. – Нельзя так. Воспаление мозга будет. Вот, возьми.

С этими словами, такими простыми и такими необыкновенными, старик снял со своей головы великолепную пыжиковую шапку, надел на голову мальчика. Ветер тотчас разворошил длинные седые волосы старика. Руки старика в жёлтых перчатках сложены были на набалдашнике трости. Мальчик догадался, что старик этот, вероятно, какой-нибудь начальник или профессор.

Старик улыбнулся и сказал:

– Мне тут два шага. Вон тот дом с аркой.

Повернулся и пошёл прочь, постукивая тростью в обледенелый асфальт.

– Не унывай, – крикнул старик, обернувшись на прощание. – Никогда не унывай, мальчик!

День тогда был всё-таки ярким, солнечным и морозным. И навек таким остался.

Ерошка, запыхавшись, прибежал к электричке. Отчим постучал по крышке карманных часов.

– Молодец! Дай сюда, – озираючись, снял с головы Ерошки пыжиковую шапку, сунул добычу за пазуху. – Сохраним до совершеннолетия.

Потом курил в тамбуре, делая вид, что верит сбивчивому рассказу Ерофея. Про чудного старичка-профессора. И всё-таки на всякий случай предупредил:

– Небось одумался уже. Профессор твой. Главное, тебе с ним не встретиться. Вещь дорогая. Потребовать может обратно. Увидишь его где – не подходи. Чурайся старика.

Глава 5. Лихо одноглазое

1

Где-то совсем рядом толклась, гомонила неусыпающая жизнь города. Сюда докатывались только невнятные лязги, скрежеты, сигналы, вскрики. Звуки доносились как будто из другого мира, сама же узенькая улица, застроенная старинными купеческими домами, была тиха и пустынна.

Из-за угла трёхэтажного кирпичного дома осторожно выглянул человек, оглядел безлюдное пространство, спрятался. Затем ещё раз выглянул и только после этого выступил из укрытия. Побрёл, мягко постукивая палкой. Опущенное лицо его было в тени.

Редкими хлопьями падал пушистый новогодний снег. Цеплялся, вис на ресницах, таял на носу и, скатываясь по щекам, щекотал ноздри. Человек чихнул, снял с головы лыжную шапочку, протёр ею мокрое лицо и поднял голову. Тут, в свете фонаря, обнаружилось, что на лице прохожего темнеет вовсе не синяк. Глаз закрывал пиратский чёрный кружок на резинке, что наискосок пересекала лицо.

Бродягу звали Жорж Жебрак. Выглядел он неуклюжим толстяком, однако под плащом, надетым поверх бушлата, скрывался костистый, сутулый человек, сухой и жилистый.

Жебрак, прихрамывая, побродил по задворкам «Кабачка на Таганке». Отогнал палкой двух сытых крыс, не торопясь обследовал мусорные баки. Ни в одном из трёх баков не оказалось ничего достойного. Жебрак огляделся. Можно было пойти вон на то место под колоннами у метро «Таганская». Этот пятачок напротив театра был ещё не вполне освоен им. Бродяга только издалека присматривался к нему. Так бездомный кот, попав в незнакомый, чужой двор, сперва долго изучает окрестности, примостившись в укромном уголке, у вентиляционной трубы над крышею чёрного хода, и только в сумерках осторожно, с оглядкою отправляется на поиски поживы.

Место у метро было доходным, добычливым, но и опасным. Жебрак не спешил, медленно брёл по тротуару, внимательно приглядываясь к намеченному пятачку. Две красивые проститутки стояли там, прислонясь к колонне. Рядом с ними прохаживался полицейский.

Жебрак склонился над контейнером, что стоял у приоткрытой железной двери, копался в отбросах. Изнутри, из кухни ресторана, веяло тёплыми, сытными запахами. Послышался глухой грохот, дверь распахнулась настежь, как будто от удара. Выбежал на улицу человек в пиджаке нараспашку, с шарфом на шее. Поскользнулся на снегу, едва удержался на ногах, дико глянул по сторонам.

Жебрак благоразумно отступил в тень. Забулдыга был в том счастливом состоянии, когда хмель ещё не отяжеляет ноги, не угнетает мозг, а только придаёт задора сердцу да твёрдости кулакам. От человека исходила опасность. Был он взъерошен, что-то горячо бормотал, размахивал кулаками. Не взглянув на отпрянувшего Жебрака, бросился вниз по переулку, оставляя чёрные следы на свежем снегу. Вскоре фигура исчезла за снежной пеленой. Жебрак побрёл к колоннаде у метро.

Проститутки не обратили на него никакого внимания, точно он был просто фонарный столб или же тумба, обклеенная старыми театральными афишами. Одна из проституток, статная и красивая, со сросшимися у переносицы бровями, не вызвала у Жебрака никакого интереса. Зато другая, белобрысая, ела шоколад, откусывая прямо от плитки. Жебрак сглотнул слюну и укрылся за квадратной колонной. Однако укрылся не сразу, а чуть помедлил, чтобы полицейский глаз запечатлел его образ. Наука приживания на новых местах довольно сложна, требует постепенности. Для того чтобы прижиться здесь, Жебраку следовало сперва примелькаться.