Именной указатель - [20]

Страх я испытала только однажды в блокадном Ленинграде. Тарасенков назначил мне встречу у Оленьки Берггольц. Ее обожали в городе. Но жила она на пятом этаже в доме, где все жители вымерли, она так и сказала мне, что в квартирах все умерли. Лестница была крутая и в некоторых местах без перил. Я осторожно поднималась в полной темноте вверх, отсчитывая этажи, как вдруг в длинном черном коридоре, дверь которого была вырвана взрывной волной, увидела голубой огонек, который двигался на меня. Я застыла в ужасе. Первый раз в голову мне пришла мысль о привидениях, которые должны были населять эти квартиры. Я влетела на следующий этаж абсолютно с белым лицом. Тарасенков и Берггольц не могли понять, что случилось. Оказалось, что в подъезде остался в живых древний старик, это он и ходил со свечой по коридору.

Мария Белкина и Анатолий Тарасенков.

Ладога, 1942

В 1943 году, работая в Совинформбюро, я узнала от Евгении Таратуты, которая дружила с Андреем Платоновым, что он голодает. Я пошла к нему на Тверскую. Открыла дверь женщина, его жена, а он стоял у нее за спиной. Я тогда не знала, что только что умер от туберкулеза его сын. Я спросила его, не хочет ли он что-нибудь написать для Информбюро. Он решил, что меня прислали из органов. Ему было ужасно плохо. И он просто выгнал меня. Такой была моя первая и последняя встреча с Платоновым.

В Данциге я оказалась в бомбоубежище вместе с немцами. “Катюши” стреляли через город в море, где находились немецкие суда. Было не очень-то приятно, когда ракеты пролетали прямо над головой. Там была немка, хорошо знающая русский. Мы разговорились. Я стала возмущенно спрашивать, как же они не видели концлагерей, которые находились прямо в окрестностях города. Она доказывала, что не знали, не понимали. Потом я вспомнила этот разговор и подумала: а мы-то разве что-нибудь видели вокруг себя, мы обращали внимания на концлагеря?

8 мая весь день радио на всех языках объявляло победу над немцами. И только у нас ничего не говорили. Мне было ужасно больно оттого, что наше государство молчит о победе.

На День победы в Совинформбюро был праздничный вечер вместе с Антифашистским комитетом. Объявили вальс. Ко мне подошел Михоэлс и пригласил на танец. Я была польщена, это был великий актер, которого я видела в роли Лира в шекспировской постановке. И вдруг я поймала на себе страшный взгляд первого секретаря комсомола – Мишаковой (считалось, что не без ее помощи был арестован первый секретарь комсомола Косарев). Я не могла понять, почему она смотрит на меня с такой ненавистью. Потом подумала, может дело не во мне, а в нем? Прошло несколько минут. Комсомольская чиновница остановила вальс, приказав гармонисту играть “русского”. И она с каменным лицом пошла вприсядку посреди зала.

С Тарасенковым они несколько раз пытались расстаться уже после войны. М. И. говорила, что после войны уже никто не мог быть прежним. Рушились браки, уходило понимание друг друга. Возникло особое ожесточение. Выжившие люди пытались жить одним днем. Кроме того, М. И. многое открылось про раздвоенность Тарасенкова. Она не раз говорила мне, что прервала бы отношения, если бы он не начал после войны тяжело болеть. Тем не менее у него были романы, об одном из которых Белкиной сообщили “доброжелатели”. Тогда они еще жили в Конюшках – Большом Конюшковском переулке. Она собрала его вещи в чемоданчик, и когда он пришел с работы – а дело было поздней осенью, – сказала ему, что больше он тут жить не будет. Но он никуда не ушел. Всю ночь простоял под дверью с этим чемоданчиком. Утром его, холодного, замерзшего, она пустила в дом. Он сказал, что жить без нее все равно не сможет. После смерти отца М. И. от открытой формы туберкулеза Тарасенков, который, по всей видимости, от него заразился, стал просить о квартире в новой строящейся секции в Лаврушинском. За него хлопотал Фадеев, и в начале 1950-х они семьей переехали в большую квартиру, где Тарасенков прожил всего несколько лет. Там хранилась его знаменитая картотека поэтов, и он знал, что жена сможет закончить его дело. Она сделала из его карточек библиографический справочник “Русские поэты XX века” и написала книгу о Цветаевой “Скрещение судеб”.

Рунин Борис Михайлович [15]

Я никогда с ним не встречалась, но часто слышала о нем от его друзей. Потом прочла его абсолютно незабываемую книгу “Мое окружение. Записки случайно уцелевшего”, которая по исповедальности и откровенности не уступала “Скрещению судеб”. Мария Иосифовна Белкина часто говорила мне: “Мы все думали, что Бобка – трус, а оказалось, что он нес в себе – жуткую тайну”. Оказалось, что он был родственником Троцкого.

Дело в том, что его родная сестра Генриэтта Рубинштейн (это была их настоящая фамилия) полюбила уже сосланного Сергея Седова – сына Троцкого – который отказался уезжать из страны, оставшись в СССР инженером. Их роман развивался стремительно. Они познакомились в Сочи в июле 1934 года. Генриэтта, в то время еще студентка, была женой кинооператора Андрея Болтянского, приятеля Сергея Седова. В конце 1934 года Генриэтта и Сергей начали совместную жизнь, а в феврале 1935 года зарегистрировали брак.