Именинник - [13]

— Это, видите ли, относится к городу, а не к земству.

— Точно так-е, но я к слову сказал. А как вы относительно полиции полагаете, Павел Васильич? Например, зачем свое зверство оказывать?.. Если живого человека по скуле или в самое причинное место… Главное, зачем же уродовать человека?

— Вы собственно чем занимаетесь? — спрашивал Сажин, провожая разговаривавшего гостя до передней.

— А так, Павел Васильич, разными делами-с… Марфа Петровна меня весьма знают… Марфа Петровна Злобина. Суседи еще с вами будут. И Василиса Ивановна наверно помнят, потому как я к Василию Анфимычу тоже захаживал.

Пружинкин, раскланиваясь, допятился было до самых дверей, но еще раз вернулся и проговорил с какой-то детской наивностью:

— Павел Васильич! Какой вам господь талант открыл: так до самого сердца проникаете, когда эту темноту начнете теснить. Преотлично…

Эта последняя выходка окончательно рассмешила Сажина, и он вернулся в столовую к Щипцову с улыбавшимся лицом, повторяя: «Первое дело — навоз!» Щипцов посмотрел на него с недоумением и нахмурился.

— Удивительные люди на Руси бывают! — заговорил Сажин, позабыв о газете. — Это уж не первый такой прожектёр ко мне является… Простой мещанин, какой-то Пружинкин, а, видимо, человек из кожи лезет. Тут и костяной завод, и фабрикация канатов из крапивы, и приготовление искусственных туков, а в конце концов непременно человек кончит perpetuum mobile, как все наши самоучки. Уморил он меня. «Первое дело — навоз!» Ха-ха! А на вид такой степенный человек и может говорить складно.

— Чему же вы так радуетесь? — спрашивал Щипцов, ероша бороду. — Мало ли на свете дураков!

— Нет, это не то. Человеку некуда девать свои силы, нет выхода, вот и являются разные иллюзии и несбыточные желания. Может быть, из того же Пружинкина вышел бы полезный человек, если бы пристроить его к делу, а теперь он будет только мечтать.

Вопрос о газете и на этот раз остался недоконченным. Щипцов скоро ушел, рассерженный легкомыслием «премьера», как он называл про себя Сажина, и находил это слово очень колким. Через несколько дней Пружинкин явился за ответом и в передней вступил с Семенычем в настоящее ратоборство.

— Куды пре-ошь?! — кричал швейцар, стараясь загородить дорогу наверх. — Этак всякий будет приходить! Надо и честь знать!

— Это не твое дело, хам! — ругался Пружинкин, стараясь оттолкнуть Семеныча. — Не к тебе пришел! Погоди, вот я объясню Павлу Васильичу, как ты двугривенные собираешь!

У Семеныча от этой угрозы опустились руки. Он почувствовал себя кровно обиженным и только мог проговорить:

— Вот еще язва-то навязалась. А?!

Пружинкин успел за это время взбежать наверх и уже несколько раз внушительно кашлянул в передней. Он опять замер, заслышав шаги Сажина, который вынес ему в переднюю все бумаги.

— Вы затрогиваете вопросы общественного характера, — объяснял он торопливо, — но необходимо подождать. Не наступило еще время. Поверьте, что я первый сделаю все, что будет от меня зависеть.

— Так-с, Павел Васильич… А как же, например, Теребиловка?

— Когда очередь дойдет до вашей Теребиловки, тогда мы поговорим с вами об этом, а теперь земству до себя только впору!

— Это совершенно верно-с, Павел Васильич! И относительно навоза тоже?

— Да, и навозу придется подождать!

Несмотря на такой неблагоприятный оборот дела, Пружинкин явился к Сажину в третий раз, причем он проник в дом через «половину» Василисы Ивановны и таким образом очень ловко обошел Семеныча. Он явился с каким-то частным известием, касавшимся земства, но Сажина эта навязчивость взбесила. Его время не принадлежало ему, а этот сумасшедший начинает эксплоатировать его вежливость. Необходимо было разом покончить это дело, и, выслушивая болтовню Пружинкина, Сажин перебирал в уме разные способы вежливо прогонять людей, притом выгонять так, чтобы они потеряли всякую охоту явиться в другой раз. Сажин даже раскрыл рот, но в этот момент его осенила счастливая мысль, и он с улыбкой проговорил:

— Подождите одну минуточку… Я сейчас.

— Могу-с, Павел Васильич!

В своем кабинете Сажин с улыбкой набросал своим размашистым почерком целое письмо и, заключив его в узенький, плотный конверт, вернулся в приемную.

— Вот вам письмо, господин Пружинкин! — проговорил он, подавая письмо. — С ним вы отправитесь к Софье Сергеевне Мешковой.

— К генеральше? Слышал и знаю-с их, то-есть по видимости. Они с Анной Ивановной еще школу хотят в Теребиловке открывать, и я им квартиру подыскал.

— Вот и прекрасно! А Софья Сергеевна уже скажет вам, что делать…

— Покорно вас благодарю, Павел Васильич. Я живой ногой к их превосходительству оберну.

Заручившись письмом от самого Павла Васильевича, Пружинкин спустился вниз к Василисе Ивановне, оделся, но на улицу вышел не двором, а через подъезд. Семеныч был взят неприятелем с тыла и опять растерялся.

— Что взял, хамово отродье? — торжествовал Пружинкин, помахивая письмом у Семеныча под носом. — От самого Павла Васильича!

Ничего не знавший старик заплакал бы от огорчения, если бы прочитал то, что писал Сажин генеральше:

«Посылаю вам, в виде сюрприза, одного из одолевающих меня сумасшедших… Найдите средство избавить меня от него или его от меня, а то я попал в самое дурацкое осадное положение. В ваших маленьких руках тысячи средств сделать самого опасного человека безвредным, и в то же время ваш зоологический сад обогатится еще одним интересным экземпляром. Может быть, предъявитель будет вам даже полезен».