Имени такого-то - [5]
– Это хорошо, дружочек, – ласково сказал Синайский, – не надо подавлять агрессию, это вы молодец.
– При чем тут агрессия, – буркнул перегоревший и медленно наполняющийся едкой неловкостью Сидоров. – Просто весь персонал бреет, вы бы Витвитинову видели, первой побрилась, рыдает и бреет, и я не понимаю… Там тяжело процесс идет, конечно. Сопротивление; случаи истерики.
– А как же, – сказал Борухов. – Прямая связь с идентичностью.
– Думают, вы в палатах. А вы тут, – сердито сказал Сидоров.
– А мы тут, – весело сказал Борухов, собачьим движением стряхивая вилку с головы, обтирая рукавом халата мокрые виски и подмигивая Синайскому.
– Но что же вы делаете? – спросил Сидоров жалобно. – Я не понимаю.
Борухов посмотрел на Синайского, как мелкий хулиган на мелкого хулигана перед тем, как впервые пойти грабить папиросный ларек.
– А ну-ка ложитесь, – вдруг бодро скомандовал он и вскочил с кушетки.
– С ума сошли, – вяло сказал Сидоров.
– Ложитесь, дружочек, – сказал Синайский, – не бойтесь. Я давно сообразил, немцам, итальянцам такое не придумать, вот смотрите: тут маленькая зарубочка напильничком. Ток сла-а-а-а-абенький, но импульсы частые, три удара в секунду. Так вот: растормаживает подкорку совершенно особенным образом. Механизм описать не берусь, мне бы для этого лабораторию, трех-четырех человек… Но, может, если нас все-таки…
– Э-те-те-те-те, – предупреждающе сказал Борухов.
– Нет, нет, не важно, – спохватился Синайский. – Но вы сейчас увидите. А ну ложитесь, ложитесь.
– Вы же старший медбрат больницы, – сказал Борухов исключительно серьезно. – Как вам не лечь, не разобраться, а, Сидоров?
Сидоров стал потненький. Потом мокрыми сделались виски, потом Борухов быстро поменял салфетку на загубнике; нехорошо, по-любительски взвизгнул аппарат, а потом Сидорову стало очень неудобно между ног, а еще начало Сидорова бесить шарканье по земле собственных тяжеленных, и без того ненавистных зимних ботинок. Сидоров посмотрел вниз и увидел, что несется он верхом на гигантском горбатом зайце, огромном, как пони, и заячий горб страшно терзает его, Сидорова, плоть, – а кроме того, огромный заяц огромен недостаточно, и волокущиеся по земле ботинки забирают мокрую ноябрьскую – именно ноябрьскую – грязь. Сидоров хотел соскочить с зайца, но не тут-то было: заяц несся быстро, быстро, Сидорову было страшно, он изо всех сил держался за заячьи длинные уши, свистел ветер, Сидоров в ужасе крикнул: «Ты куда несешь меня?!» – и заяц ответил ему жутким фальцетом: «Деток кормить!..» На секунду Сидорову представилось, что заяц собрался кормить своих деток им, и он завыл, но тут же и понял, что за плечами у него мешок с какой-то снедью и что заяц несет его кормить этой снедью обыкновенных деток, человеческих, и вдруг перестало быть страшно, а стало спокойно, что детки не останутся голодными, главное – не думать, что в мешке и откуда оно взялось. Тут вдруг спине Сидорова стало очень легко, и Сидоров понял, что выронил драгоценный мешок; он страшно заорал и стал дергать зайца за уши, но никакого зайца уже не было, а была только ординаторская, и он, Сидоров, так сжимал руки Борухова, что тот вырывался и морщился. Электрошокер отключили, «вилку» сняли; Синайский жадно спрашивал:
– Ну что? Ну что?.. – Но Сидоров некоторое время не понимал, чего от него хотят.
– Ехал на зайце, – вяло, с одышкой сказал он. Рассказывать не хотелось.
– Главное – время, – сказал Синайский жестко. – Когда?
– Ноябрь.
– Говорите точнее, – сказал Борухов. – Оно показывает довольно точно.
– Я не знаю, – плаксиво сказал Сидоров.
– Сейчас поймем, сейчас поймем, – сказал Синайский и потащил из кармана календарик с видом Девичьей башни. – Смотрите и говорите; вот ноябрь: первая неделя?
– Нет, – с неожиданной уверенностью сказал Сидоров. – Но и не вторая. Начало третьей?
– Ай молодец, – сказал Борухов и посмотрел на старшего медбрата как на дурного ребеночка, неожиданно принесшего четверку, а потом жадно спросил: – Ехал на зайце где? Москва? Думайте хорошо.
– Точно нет, – вдруг сказал Сидоров и прикрыл рукой рот.
– Где? – спросил Синайский. – Где?
– Я честно не знаю, – шепотом сказал Сидоров. – Поле. Черное поле.
– Куда? – спросил Борухов.
– К деткам. Еду вез, – сказал Сидоров и почему-то устыдился.
– Вот же невозможный человек, – сказал Борухов.
– Что-то там было примечательное? – мягко спросил Синайский. – Вода? Горы? Архитектура?
– Только поле и грязь, – сказал Сидоров, – ничего больше. В мешке что-то страшноватое или краденое, но еда. Мне от этого хорошо было.
– Еще бы вам не было, – сказал Борухов со вздохом.
– Главное ясно, – сказал Синайский, – главное полностью ясно.
– Что? – жадно спросил Сидоров.
– Главное, – сказал Борухов.
Все еще ничего не понимая и начиная злиться, Сидоров спросил:
– А вы что видели?
– Разное, – уклончиво сказал Синайский.
– Ну? – упрямо спросил Сидоров.
– Чудо-юдо-рыба-кит, – сказал Борухов. – Все бока его изрыты, частоколы в ребра вбиты. Воняет теперь.
Тут Сидоров заметил, что его собственные руки пахнут странно – вроде вяленым мясом, а вроде чем-то горелым. Очень захотелось согреть воды и срочно отмыться, и он с неожиданной тоской подумал о кипятке, который выварками приносили в актовую залу, туда, где шло бритье, где его давным-давно ждали и откуда он еще недавно счастлив был под любым предлогом на пять минут сбежать.
Мама любит дочку, дочка – маму. Но почему эта любовь так похожа на военные действия? Почему к дочерней любви часто примешивается раздражение, а материнская любовь, способная на подвиги в форс-мажорных обстоятельствах, бывает невыносима в обычной жизни? Авторы рассказов – известные писатели, художники, психологи – на время утратили свою именитость, заслуги и социальные роли. Здесь они просто дочери и матери. Такие же обиженные, любящие и тоскующие, как все мы.
«Мартин не плачет» — увлекательная книга о маленьком говорящем слоне Мартине и необычном семействе Смит-Томпсонов. Ее герои, Марк, Ида, Джереми и Лу Смит-Томпсоны, живут в Доме С Одной Колонной совершенно сами по себе, потому что их родители — ученые, работающие в Индии, в загадочной Лаборатории по Клонированию. Именно они в один прекрасный день присылают своим детям посылку с крошечным, не больше кошки, но при этом самым настоящим слоном, да еще и говорящим! И не просто говорящим — умеющим распевать русские романсы, аккомпанировать себе на шотландской волынке и… очень сильно влюбляться.
«Холодная вода Венисаны» — история о тайнах, нарушенном равновесии и сильной, умной Агате, которая никогда не дает страхам победить себя. Венисана — странное государство. Здесь каждый играет свою правильную, выверенную роль: верит, что к воде подходить нельзя, сторонится необычных книг, предпочитает молчать и помнит о майских преступниках. Но крохотная случайность меняет привычный мир Агаты, и вот она уже падает, падает в опасную воду, но вместо гибели там ее ждет возможность узнать правду…
Эта книга была написана много лет назад под влиянием короткого текста Линор Горалик про Ахиллеса и Черепаху. Без текста Линор этой книги не было бы, поэтому у нее два автора, достаточно одиноких, чтобы не услышать друг друга, чтобы не быть услышанными никогда.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Захватывающая сказка-миф в нескольких книгах. История о страшной войне, развернувшейся между людьми и живущими в воде ундами, и о девочке Агате, оказавшейся между двух миров. Почему Агата оказывается отвержена своими друзьями? Почему нельзя ходить по правой стороне двойных мостов Венисаны? Как так получается, что Агата узнает в предательнице Азурре самого близкого человека во всем мире? Загадок становится все больше… Вторая книга цикла. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Старый знакомец рассказал, какую «змеюку» убил на рыбалке, и автор вспомнил собственные встречи со змеями Задонья.
«Покойная моя тетушка Анна Алексеевна любила песни душевные, сердечные. Но вот одну песню она никак не могла полностью спеть, забыв начало. А просила душа именно этой песни».
«…Впереди еще есть время: долгий нынешний и завтрашний день и тот, что впереди, если будем жить. И в каждом из них — простая радость: дорога на Калач, по которой можно идти ранним розовым утром, в жаркий полудень или ночью».
Старуха умерла в январский метельный день, прожив на свете восемьдесят лет и три года, умерла легко, не болея. А вот с похоронами получилось неладно: на кладбище, заметенное снегом, не сумел пробиться ни один из местных тракторов. Пришлось оставить гроб там, где застряли: на окраине хутора, в тракторной тележке, в придорожном сугробе. Но похороны должны пройти по-людски!
Что такого уж поразительного может быть в обычной балке — овражке, ложбинке между степными увалами? А вот поди ж ты, раз увидишь — не забудешь.