Именем закона. Сборник № 3 - [5]

— Следственный эксперимент, так сказать? — усмехнулся Гриндин. — Проверяете меня?

— Себя, Василий Петрович. Вы ошибаться можете, мы — нет. — Для пущей важности я добавил: — Не имеем права.

Мы перешли в гостиную.

Гриндин взглянул на часы. Он торопился на работу, а я задерживал его. Но мне надо было выяснить, какой у него сон — крепкий или чуткий.

— Посочувствуешь вам. Впрочем, если вы не спите так, как я. У меня соседи тоже шумные.

— То есть?

— Меня пушки не разбудят.

— Я сплю чутко, и слух у меня отменный. Совершенно определенно могу различать звуки за такой стеной, особенно если не сплю. Да, да. Сегодня ночью я долго не спал. Читал. Я имею обыкновение читать на ночь. Не берусь утверждать с абсолютной точностью, но в районе двух я слышал за стеной крик. Непродолжительное время. Потом все затихло. Я подумал, что бедняжка, избитая пьяным подонком, заснула. Действительно, заснула. Только вечным сном. И не верьте вы ни одному слову этого негодяя. Он, конечно, прикидывается ягненком и утверждает, что не убивал Надежду Андреевну, что его не было дома. Действительно, его не было дома, но только часа полтора. В половине двенадцатого он проводил гостей, а в начале второго вернулся. Я видел собственными глазами, как он уходил, видел с балкона, и слышал собственными ушами его шаги по комнате. Он имеет обыкновение ходить по квартире в уличных туфлях. Вот так-то. А теперь извините, мне пора на работу.

Глава 2

Начальник МУРа генерал Самарин был нетерпим к многословию и приблизительности. Это мы всегда учитывали, когда шли к нему с докладом, не всегда удачно, но мы старались. В последнее время каждый из нас готовился предстать перед его очами с особой тщательностью. У Самарина воспалился желчный пузырь, и мы опасались желчи генерала больше, чем он сам. Самарин принадлежал к той категории бесстрашных и сильных людей, которые не умеют болеть и которых даже насморк выводит из состояния равновесия.

Выложив на стол стопу чистых листов бумаги, я позвонил в научно-технический отдел Каневскому.

— Марк Ильич, Бакурадзе вас беспокоит, — сказал я в трубку.

— Почему беспокоит? Вы мне звоните, между прочим, по делу. Так что вас беспокоит?

— Нож и предсмертная записка. Следов, которые нас могли бы заинтересовать, вы ведь не обнаружили.

— Следов? Нет. Если вы хотите спросить, имеются ли на черенке ножа пальцевые отпечатки этого бородача Рахманина, то имеются. Имеются также пальцевые отпечатки покойной.

— А на записке?

— На записке? Тут все гораздо сложнее. Имеются пальцевые отпечатки и покойной и бородача. Но… Вы не знаете, покойная случайно не была левша?

— Не знаю. Почему вы об этом спрашиваете?

— Почему? Вы, когда закладываете лист бумаги в пишущую машинку, пальцами какой руки захватываете его?

— Левой.

— Вы не левша, нет?

— Нет.

— Вот видите. А на записке следы пальцев правой руки покойной, то есть что я хочу сказать: или покойная была левша или…

— А на обратной стороне листа следы есть?

— В том-то и дело, что нет.

— Вообще никаких следов?

— Ничьих. Так что думайте, молодой человек, думайте.

Тут не думать надо, а узнать, левшой или не левшой была Комиссарова. Отсутствие следов на обратной стороне записки не очень меня смущало. Все зависит от силы захвата. При слабом захвате пальцы могли и не отпечататься на бумаге.

Я записывал вопросы, на которые мне следовало получить ответы, когда позвонил Хмелев. Он звонил из автомата международного аэропорта Шереметьево. Я озадаченно спросил:

— Что тебя туда занесло?

— Девушка улетает в турпоездку в Венгрию, — ответил он, явно улыбаясь.

Я не на шутку рассердился. Вот так, с улыбкой, он каждый раз мне сообщал, что провожает или встречает свою очередную девушку. Из его девушек можно было сколотить целый женский батальон.

— Ты же на задании, Саша, — сказал я.

— А сейчас где? Из иллюминатора серебристого лайнера ручкой машет Валентина.

— Голубовская?

— Она, голубушка. Мы с ней не встретились. Я задержался у Тани.

— Грач?

— Да. Валя последней ушла вчера от Нади. Дома не ночевала. Утром заехала домой, взяла чемодан и укатила. Сосед доложил. Пришлось мчаться сюда. Опоздал. До вылета пятнадцать минут. Снять?

— Ты хочешь, чтобы Самарин снял мне голову?

— Голова, конечно, дороже, но такую девушку упускать жалко. Решайся.

Я не мог решиться снять с рейса Валентину Голубовскую без санкции генерала Самарина. Александр кому-то сказал фальшивым голосом:

— Товарищ дорогой, от друга жена сбежала, а вы меня торопите.

— Саша, позвони через пять минут, — сказал я.

— Будет поздно. Ну ладно. Перезвоню.

Самарин принимал иностранную делегацию.

Людмила Константиновна, секретарь, милейшая женщина, работающая в МУРе двадцать пятый год, сказала:

— Присаживайтесь. Они уже уходят.

Они — двое молодцеватых брюнетов в небесно-голубых костюмах и рыжая женщина в розовом — вышли из кабинета в сопровождении Самарина через минуту. Я встал. Самарин хмуро покосился на меня, и вдруг его взгляд просветлел. Он увидел на мне форму. Форма была безупречной. Она всегда висит в шкафу отглаженной.

— Вот один из наших сотрудников, — сказал он. — Старший инспектор майор Бакурадзе.

Он демонстрировал своего подчиненного посторонним. Господи, до чего дожили — старика можно ублажать формой, подумал я, улыбаясь гостям. В приемную вошел полковник Астафьев.