Именем закона - [35]

— Огрызаются, как бешеные. Сколько сил ушло только на штурм здания ведомства Геринга. Настоящая крепость... даже цепями приковали пулеметчиков — мол, попробуй, отступи! И дерутся ведь гады ожесточенно... Неужели до них не доходит, что не сегодня, так завтра всем им крышка?!

— А как рейхсканцелярия? — спросил я.

В. С. Антонов рассказал, что ее со вчерашнего вечера штурмуют батальоны майоров Ф. К. Шаповалова, М. В. Давыдова и Н. Е. Михайлова из 1050-го и 1052-го полков дивизии.

— Очень туго продвигаются, буквально прогрызают каждый метр, ведь засели там самые что ни на есть сливки фашистской банды...

— А пройти туда можно?

— Лучше не надо, больше того, я запрещаю. Для чего вам соваться в такое пекло? Польза от этого какая? Не хватало, чтобы к концу войны в моей дивизии ухлопало прокурора армии... Не проситесь — не пущу...

Я понял, что убеждать Антонова бесполезно, и сказал ему:

— Боков сообщил, что к вам уже стучались парламентеры. Расскажите об этом.

— Было такое... Обращались ко мне... Я принял. Правда, не один, а с комкором Рослым. Только несерьезно это все — байки разводят, думают выиграть время.

Мне очень хотелось вытащить из планшетки блокнот и начать записывать. Но я ведь прокурор, а не журналист, и что может подумать и как может понять эти записи собеседник? Допрос? Протокол? Потом, много лет спустя, сколько раз я журил себя, что надеялся на память и безоговорочно следовал правилу: никаких дневников, никаких записей, ничего и никогда не иметь при себе... Горько сознавать, сколько утрачено в памяти неповторимых деталей, эпизодов, целиком событий.

Антонов рассказал, что во второй половине дня 30 апреля ему позвонил командир полка подполковник И. И. Гумеров и доложил, что на его участке появились фашистские парламентеры.

— Я сразу же позвонил командиру корпуса Рослому, но тот был в войсках. Тогда я попытался связаться с Берзариным, но и его не оказалось... Я и мой заместитель Михаил Иванович Сафонов пошли в полк к Гумерову. Парламентеров было четверо: от Геббельса, вроде бы его референт, и от командующего гарнизоном{11}. Никакого делового разговора не состоялось. У меня создалось впечатление, что они просто хотели затянуть боевые действия. Берзарин, когда ему об этом доложили, приказал отправить немцев восвояси и вести бои.

По рассказу В. С. Антонова парламентеры держали себя в общем-то нагловато, особенно один из фашистских подполковников. Когда им довольно твердо сказали, что о перемирии не может быть и речи, что Красная Армия может принять только безоговорочную капитуляцию Берлина, этот подполковник был взволнован больше других парламентеров. Нервничая, он вытащил из кармана портсигар и стал всех угощать. Антонов заметил, что портсигар с выгравированным Георгиевским крестом — это одна из наград в русской армии.

— А портсигар-то у вас русский!

Офицер растерялся, а потом пояснил, что портсигар попал в Германию еще в первую мировую войну.

Антонов съязвил:

— Значит, немецкая армия грабила не только в этой войне, но и раньше?

...Много лет спустя все это, только с некоторыми подробностями, я услышал в Севастополе, когда перед матросами выступал бывший командир 2-го батальона 1050-го стрелкового полка майор Ф. К. Шаповалов.

...Возвращался я с проводником через те же проломы и лазы. Прокурор дивизии остался в штабе. Улицы сотрясались от ударов артиллерии. Я никак не мог разобраться, кто и где наступает. Стоял невообразимый грохот, то и дело появлялись наши танки, круша стены домов, производили несколько залпов и тут же исчезали.

Только вечером я добрался до прокуратуры. Товарищи, не ужиная, ожидали моего возвращения. На хорошо сервированном столе стояло вино... Давно не видел я таких закусок и такого стола. Юристы поздравили меня с днем рождения, а потом я объявил, что на рассвете следственной группой в составе Я. Е. Гурвича, В. Ф. Иванова, Н. С. Варлыгина, В. С. Шафира и А. П. Никиенко направляемся в дивизию В. С. Антонова — возможно, удастся с его частями ворваться в рейхсканцелярию. Я. Е. Гурвичу поручил связаться с оперативным отделом штаба и уточнить обстановку.

...Обычно начальник отдела «Смерш» присылал материалы на арест с начальником следственного отдела. На этот раз он пришёл сам. Речь шла об аресте руководителей отделов СД, гестапо, полицейского управления, штурмовиков. Часть из них была пленена, часть захвачена в своих квартирах, некоторые пытались эвакуироваться с беженцами, пристроившись к бельгийцам, голландцам, французам. Большинство не отрицало своей причастности к общим злодеяниям гитлеровского рейха, к убийствам, грабежам, насилиям, но оправдывало свои действия тем, что, мол, выполнялись приказы высшего командования или фюрера.

Уже занимался рассвет, когда я закончил чтение материалов. Пока канцелярия регистрировала и оформляла санкции на арест, я снова вернулся к судьбе Гитлера. Работники «Смерш» всегда были проинформированы более широко, чем мы, прокуроры. Я спросил:

— Вам что-нибудь новое известно о Гитлере?

— Мало, — ответил начальник отдела, — я слышал от командира 10-го корпуса, будто бы вчера на рассвете заместитель маршала Жукова генерал армии Соколовский принял гитлеровского парламентера генерала Кребса. Кребс сообщил, что Гитлер 30 апреля покончил самоубийством, что в Германии создано новое правительство, которое просит перемирия. Сегодня нами допрошен взятый в районе рейхсканцелярии немецкий майор из группы «Вилли-1»{12}. Он показал, что слышал сам из уст смотрителя здания рейхсканцелярии, что Гитлер застрелился и труп его сожгли.