Именем закона - [28]

Как-то Ф. Е. Боков рассказал, что в 248-й стрелковой дивизии генерала Н. З. Галая хозяйственники умудрились на плацдарме, где не было спокойной минуты и который все называли огненным, создать своеобразный дом отдыха.

— Да-да, — смеялся генерал Боков, — настоящий дом отдыха; можно сказать, однодневный санаторий. Бойца забирают прямо из окопа, отводят в довольно укромное местечко, укрытое от огня противника, подвергают медосмотру, моют в бане, дают чистую постель, настоящую — с матрацем, подушками, простынями и даже пододеяльником. Кормят его из тарелки, с ножом и вилкой, а потом через сутки его сменяет напарник или товарищ... Если бы я не видел все это своими глазами, я не поверил бы. Но я побывал в этом «санатории». Это просто здорово! Я попросил начальника политотдела армии генерала Кощеева рассказать об этом всем командирам и политработникам частей.

В одну из ночей вместе с Е. Е. Кощеевым я побывал в этом «санатории». Начальник политотдела вручил только что принятым в партию красноармейцам и командирам партийные билеты. Я видел, с какой нескрываемой радостью брали они в руки маленькие красные книжечки, как блестели их глаза.

Один боец, получив партийный билет, обратился к генералу:

— Можно мне сказать?

— Конечно, — ответил Е. Е. Кощеев.

— Моя фамилия Еремчук, сапер я. Отец и брат погибли в сорок втором в Сталинграде... Остались я, мать и малолетняя сестренка... Когда мать узнает, что я стал коммунистом, — заплачет от радости: отец же был партийный. В бою я не подведу, а коль живым до конца войны дойду, никогда партию не запятнаю...

52 партбилета вручил в этот вечер генерал Е. Е. Кощеев.

Вскоре 52 их владельца пойдут в бой, но пойдут уже коммунистами. Каждый из них понимал: бывает на поле брани всякое — и смерть, и ранение, и захват раненого в плен. Партбилет тогда для них — дорога в ад, гибель... Коммунист первый поднимался в атаку, шёл на самые трудные, порой наверняка грозящие смертью, задания. Какая же сила влечет его под знамя партии? Великая вера в нее, в ее коммунистические идеалы, в ее организующую силу в борьбе со смертельно опасным врагом, тревога за свою социалистическую Родину...

После вручения билетов нас окружили «отдыхающие». Сначала они отвечали на наши вопросы: исправно ли получают горячую пищу, обмундирование, газеты, курево, каково настроение? Затем посыпались вопросы с их стороны.

За время прокурорской службы я, как и все мои коллеги, военные юристы, часто беседовал с личным составом, добираясь, бывало, вплоть до передовых позиций. Где бы мы ни выступали, нас слушали охотно, задавая сотни вопросов. Как правило, они носили характер чисто юридический: каковы права семей тех бойцов, которые воюют? Как они будут обеспечиваться, если боец погибнет, будет пленен или пропадет без вести?

По мере освобождения нашей территории от фашистских войск менялся характер вопросов. Красноармейцев интересовало, как быстро восстанавливаются колхозы, возвращаются ли из эвакуации заводы, семьи? Получают ли вернувшиеся семьи свои бывшие квартиры? А что, если дом разрушен или сожжен?

На этот раз беседа была устремлена в завтра. Сразу ли после взятия Берлина закончится война и будет демобилизация? Не окажутся ли вернувшиеся с фронта безработными — ведь фашисты уничтожили столько колхозов, заводов и фабрик? Как воюют союзники, почему они так медленно продвигаются? Будут ли судить Гитлера и его банду?

Живая дружеская беседа закончилась в третьем часу ночи после неоднократного вмешательства врача «санатория».

Обратно возвращались до переправы пешком. Б. Е. Кощеев — уже немолодой человек — продолжал находиться под впечатлением только что закончившейся беседы. Подъезжая к Гросс Камину, прощаясь, он удовлетворенно заявил:

— Хорошие выросли в нашей стране люди... Только готовясь к этому наступлению, мы выдали почти полторы тысячи партийных и более тысячи комсомольских билетов... Впереди такие бои — не один из них может сложить на поле боя голову, а они — о колхозах, о завтрашней жизни... Нам с вами надо хорошенько продумать, как лучше, шире и убедительнее рассказывать людям о том, что их интересует...

...К концу марта на плацдарме сосредоточилась половина дивизий. Встречи с прокурорами этих соединений были возможны только по ночам. Днем плацдарм замирал. Никакого движения. Все в земле и под землей... Но заходило солнце, на Одер падал густой туман, и начиналась жизнь. Стучали топоры, визжали пилы — это саперы наводили мосты и переправы. Из садов, из прибрежных кустарников, из лощин к берегу тянулись нескончаемым потоком обозы с продовольствием, боеприпасами, оборудованием, автомашины с прицепленными пушками и минометами... Поток пересекал Одер, выхлестывался на западном берегу через дамбу вдоль берега и через несколько километров незаметно рассасывался, исчезал в ночи... Катилось все это медленно, размеренно, почти бесшумно. Стоящие вдоль насыпи регулировщики неведомо как рассекали этот поток, направляя кого вправо, кого влево, кого прямо. А внизу, вдоль насыпи, тысячи воинов рыли траншеи, окопы, маскировали машины и пушки...

Я всегда восторгался военными шоферами. Казалось, у них было какое-то дополнительное чувство пространства и свои способы его измерения. Всего два-три раза был со мною на плацдарме водитель И. И. Влахов, и каждый раз непроницаемо темной ночью. Но уже со второй поездки он безошибочно свернул сначала вправо, потом влево, затем сделал еще множество поворотов и остановил машину у еле заметной землянки прокурора дивизии.