Именем закона - [10]

Через три дня штабные вагоны разгрузились на глухом полустанке под Камышином. Всем стало ясно, зачем мы прибыли, — недалеко кипела тяжёлая, кровавая Сталинградская битва.

В лесах, в перелесках, в глухих деревнях, на огромном пространстве от Саратова до Камышина расположились дивизии и корпуса армии. Военный совет потребовал от всех командиров самой тщательной маскировки, запретил любое передвижение в дневное время, обязал зарыть в землю боевую технику и вырыть щели для укрытия личного состава.

Особенно оберегали станции и разъезды. Прибывающие войска разгружались за 30—50 километров и ночами скрытно передвигались к назначенному месту дислокации. Прокуратура строго следила за выполнением требования Военного совета.

Как-то днём с военным следователем военюристом 3 ранга Н. П. Смирновым мы проходили мимо той станции, где недавно выгружался штаб армии. Внешне она выглядела заброшенной и мёртвой. Только немногие знали, что под развалинами разрушенных домиков глубоко врылся в землю армейский отдел военных сообщений во главе с подполковником Н. Ф. Николаевым. Как зеницу ока оберегал он этот единственный железнодорожный полустанок, куда по ночам прибывали грузы для армии и Сталинграда.

И вдруг мы увидели настоящую «ярмарку». Полураздетые, босые красноармейцы лежали, сидели и ходили вдоль железнодорожного полотна, а возле развалин расположились полукругом обозы, выпряженные лошади бродили по всему полю. Мы поспешили к станции. Навстречу выбежал капитан — помощник Николаева — и чуть не плача стал жаловаться: неизвестный командир, не считаясь с его запретом, ночью расположил здесь остаток батальона. Попросил разыскать этого командира. Через несколько минут из-за обозов появился заспанный, в сильно поношенной форме, с чёрным, словно закопчённым, лицом усатый майор.

— Доложите, кто вы, — потребовал я.

— А почему я должен вам докладывать? Что вы, генерал или мой командир?

— Я — военный прокурор. Здесь в целях маскировки не позволено никому размещаться. Таков приказ Военного совета армии. Вас об этом предупреждал капитан.

— До лампочки мне ваша маскировка, побудьте с моё на передовой и в Сталинграде, тогда поймёте цену вашей бутафории... Вместо того чтобы играть в войну здесь, в глубоком тылу, перебрались бы за Волгу... Закопались, как кроты, пороху-то ещё не нюхали, гимнастерочки новенькие!

Н. П. Смирнов прервал майора:

— Как вы разговариваете с прокурором армии!

Сдерживая себя, я спросил:

— Как вы очутились здесь?

— Идем на переформировку, — уже не так недружелюбно отвечал майор. — С июня сорок первого, наверное, уже пять составов моего батальона выбили фашисты, и ни разу нас не выводили, и вдруг на тебе: все сдать, даже автоматы, — и на отдых... Какой отдых, когда такое творится! Вот и вышли, увидели, как вы тут ладно расположились: земляночки под хатами, ни одного разорвавшегося снаряда, ни одной пули... А мои люди больше года под огнем, устали, понимаете — устали!

Из-за обозов вышли еще двое командиров и старшина. Они подошли к нам. Я приказал немедленно покинуть станцию, пока немецкие самолёты не обнаружили людей, и укрыться в ближайшем лесу. Майор заворчал. Я повторил приказание и предупредил:

— Если через тридцать минут вы не уведете людей, я возбужу против вас уголовное дело.

Майор выругался и, обращаясь к подошедшим командирам и старшине, подал команду:

— Готовиться к маршу!

На следующий день меня пригласил В. Д. Цветаев:

— Вы были на станции?

— Да.

— Почему не арестовали майора Неустроева? — Генерал протянул мне лист бумаги: — Читайте, это рапорт начальника ВОСО Николаева. Не майор, а черт знает что!

Рапорт был написан в крайне резких тонах. Николаев просил предать майора суду военного трибунала. О том, что майор все же выполнил мое требование, не было ни слова. Я стал рассказывать заместителю командарма, как все произошло. В это время двое конвойных ввели майора. Он, заложив руки за спину, исподлобья посмотрел на меня, затем на генерала. На лице — растерянность. Не дослушав меня, Цветаев приказал конвоирам уйти. Когда те вышли, он спокойно, но сурово спросил комбата:

— Кадровый?

— Так точно.

— И что думаете, если воевали в Сталинграде, так теперь на всех плевать? Вы просто анархист, а не советский командир. Под трибунал его, прокурор, и точка...

— Товарищ генерал, прошу учесть — устал я... люди устали...

— А вы не подумали, что ставите под удар целую армию, демаскируете ее, показываете противнику район сосредоточения?.. Не подумали?

— Не подумал...

— Красной Армии нужны думающие командиры... Судить его, да так, чтоб другим неповадно было. Идите...

Перед тем как возбуждать дело, я решил провести еще раз проверку. На вторые сутки результаты доложил генералу Цветаеву. Неустроев виноват, но выполнил приказание и вывел подчиненных из запретной зоны. Он груб и несдержан. Но Неустроев с боями идет от самой границы, три раза ранен и ни разу не покинул поля боя... Он устал, измучен отступлениями...

В. Д. Цветаев слушал молча, ничем не выдавая своего отношения к этим доводам. Когда я заключил, что судить Неустроева нецелесообразно, генерал поднялся, прошёлся по избе и, остановившись возле окна, тихо сказал: