Именем королевы - [69]

– Вначале казалось, что ни к чему. – Он содрогнулся от ненависти к самому себе. – Ты была чужестранкой, которой незачем лезть в мои дела. Позднее я думал, что оставлю тебя при дворе Елизаветы и никогда больше не увижу. Я даже с друзьями никогда не говорил о Фелисити, а мы с тобой были едва знакомы, и нам все равно предстояло расстаться. – Он увидел застывшую муку в ее глазах. – Но ты продолжала оставаться в моей жизни. Ты стала для меня целым миром. Я не хотел причинять тебе боль, Пиппа. Я ничего не говорил, потому что не сомневался, что настанет день, и я уплыву из твоей жизни навсегда. Да, я поступал эгоистично, я хотел уйти из твоей жизни, оставив о себе только хорошие воспоминания, поэтому так ничего и не сказал. К тому времени, как я понял, что ты едешь со мной в Ирландию… Когда я осознал это, то просто не находил слов. И надеялся, что мне никогда не придется говорить с тобой о ней. Я получил письмо от Ревелина, что брак признают недействительным. И предполагал, что она вернулась к своему отцу. Мне следовало бы рассказать тебе о ней.

– Ну, так расскажите мне сейчас.

Он отделился от стены и встал перед ней на одно колено, взяв ее за руку.

– Пожалуйста, не сердись.

Она замешкалась, и эта короткая сцена неверия резанула его по сердцу. Он ее потерял. Прежняя Пиппа рванулась бы в его объятия. Наконец она приняла его руку и уступила.

– Как бы мне хотелось найти наше счастье где-нибудь вдали от этого мира, – выдавил он из себя.

– Вы пожелали невозможного. Мир никогда не оставит нас. Как, впрочем, и ваша жена.

Он встал, отпустив ее руку, и горько усмехнулся:

– Да-да, она вся в этом. Даже замок мой она предоставила моим врагам для постоя. – Он уперся плечом в каменную стену и какое-то время прислушивался к ветру, гудевшему в верхушках деревьев. – Но все это не оправдывает меня.

– Значит, это из-за нее вы ни разу не решились взять меня?

Он кивнул:

– Но что бы то ни было, я принес ей свою клятву. И обязан сдержать свое слово.

– По крайней мере, это хоть как-то льстит моему тщеславию, – с горечью выговорила Пиппа. – Каждый раз, когда вы останавливались и покидали меня, я мучилась, что что-то во мне отталкивает вас.

– Совсем наоборот, звездочка моя. – Она так искренне поведала ему о своих переживаниях, что он еле удержался от смеха. – В мире я не встречал никого прекраснее тебя. Тебя это удивляет? Очнись, детка. Не будь столь отстраненной, любовь моя. С того самого мгновения, когда я увидел твое представление у собора Святого Павла, я оценил, насколько ты пленительна. Мне даже понравились твои песни в ванной. Эх, Пиппа, ты так старалась насмешить меня, чтобы быть поближе ко мне. Ты не могла понять, что я пытался удержать тебя навсегда. Но не имел права. – Он бросил взгляд назад в проем арки, ведущий в сторожевую башню.

– Почему вы женились на ней? – спросила Пиппа.

– Во благо моего народа. – Он грустно усмехнулся. – Звучит высокопарно? Я женился на Фелисити, чтобы договориться с английским констеблем в Килларни. Мой отец спешил закончить строительство замка Росс. У меня был выбор: сделать предложение Фелисити или принять бой в цитадели. Это та причина, о которой я сказал всем. Но правда еще и в том, что я женился на Фелисити, чтобы досадить отцу.

Наконец-то после стольких лет он признался себе в этом. И снова почувствовал, как на него нахлынули воспоминания, которые просыпались каждый раз, когда он думал об отце. Он закрыл глаза и подставил лицо ветру.

Он помнил все с пугающей остротой: недовольство отца, не желавшего верить в его женитьбу, сменившееся приливом ярости, а затем пощечины. Две мощные пощечины. Такие тяжелые, что голова Айдана раскачивалась из стороны в сторону. Потом удары сыпались на него до тех пор, пока Айдан не осел на пол и не попытался рукой остановить льющуюся из разбитой губы кровь.

Ронан О'Донахью мог бы убить сына голыми руками. Айдан был в этом уверен. Старик все бушевал, и Айдану оставалось только сдерживать себя, чтобы не дать ему сдачи. И тут случилось страшное. Ронан не выдержал и выплеснул на него то, что глубоко скрывал долгие годы.

– Ты мне не сын! – кричал Ронан. – Ты английское отродье, ублюдок. Твоя мать пыталась меня убедить, что ты мое семя, но я выбил из нее правду.

Застарелая боль сковывала Айдану горло. Он прижался спиной к стене и втянул воздух сквозь стиснутые зубы. Он так никогда и не узнал наверняка, сказал ли его отец правду в ту ночь. Слухи о том, что Мара О'Донахью умерла от руки своего мужа, казалось, находили подтверждение. У Ронана никогда не было других детей, поэтому его обвинения в адрес матери Айдана казались правдоподобными.

– Кровь скажет сама за себя, – рычал Ронан. – Я-то думал, что воспитал в тебе настоящего воина, но стоило мне повернуться к тебе спиной, как ты пополз к саксам.

И Ронан продолжал избивать Айдана, который терпел побои. В груди Айдана как снежный ком нарастала ненависть. Он не мог себе позволить поднять руку на Ронана, поскольку ярость, клокочущая в нем, утраивала его силы. Он боялся, что убьет его.

И все же он его убил. Ронан перестал кричать на полуслове. С рукой, занесенной для следующего удара, с багровым искаженным лицом и выпученными глазами он сделал шаг вперед… и его отяжелевшее тело рухнуло на Айдана. Медленно, изнемогая от боли от нанесенных ему бесчисленных ударов, Айдан с трудом встал на ноги. Он долго смотрел на отца. Затем пошел, нет, не побежал, а пошел по каменным ступеням башни вниз искать кого-нибудь, чтобы послать за лекарем.