Имена на поверке - [20]

Футбол

И ты войдешь. И голос твой потонет

в толпе людей, кричащих вразнобой.

Ты сядешь. И, как будто на ладони,

большое поле ляжет пред тобой.

И то мгновенье, верь, неуловимо,

когда замрет восторженный народ,

удар в ворота! Мяч стрелой и… мимо.

Мяч пролетит стрелой мимо ворот.

И, на трибунах крик души исторгнув,

вновь ход игры необычайно строг…

Я сам не раз бывал в таком восторге,

что у соседа пропадал восторг,

но на футбол меня влекло другое,

иные чувства были у меня:

футбол не миг, не зрелище благое,

футбол другое мне напоминал.

Он был похож на то, как ходят тени

по стенам изб вечерней тишиной.

На быстрое движение растений,

сцепление дерев, переплетенье

ветвей и листьев с беглою луной.

Я находил в нем маленькое сходство

с тем в жизни человеческой, когда

идет борьба прекрасного с уродством

и мыслящего здраво

   с сумасбродством.

Борьба меня волнует, как всегда.

Она живет настойчиво и грубо

в полете птиц, в журчании ручья,

опроделенна,

   как игра на кубок,

где никогда не может быть ничья.

Эдуард Подаревский

«Вспомним про лето. Про это вот лето…»

Вспомним про лето. Про это вот лето.

Оно заслужило, чтоб вспомнить о нем.

Мы доброю славой его помянем,

И доброю песней,

   и добрым вином.

И вместе потом просидим до рассвета,

Припоминая про то

   и про это,

Про славное лето,

   веселое лето,

Как мчалось,

   как пенилось,

   солнцем согрето,

Как кличут

   кузнечики

   в спеющей ржи,

Как небо

   крылом

     рассекают стрижи,

Как осока растет

   на поемном лугу,

На зеленом до боли

   речном берегу…

А в небе

   звезда догоняет звезду,

И грозди созвездий плывут

   в вышине,

И жирные карпы

   в замшелом пруду

Носами копаются в илистом дне…

И венок из цветов

   на твоей голове,

И томик Багрицкого

   в мятой траве…

И дорога прямая,

И ветер степной,

И ветер степной над родной стороной…

Ветер в лицо

И ветер в груди,

И ветер приказывает: иди!

Иди посмотри, как хлеба хороши,

Прислушайся, как шелестят камыши,

Как песни звенят

   в полуночной тиши,

Иди

   и дыши, всей грудью дыши,

Иди и гляди, всем сердцем гляди.

Простор голубой

   впереди,

     позади,

Простор голубой,

Да ветер степной,

Да ветер степной

   над тобой,

   надо мной…

И дьявольски хочется

   не умирать,

Все в мире

   услышать,

     узнать и понять, —

И звезды ночей,

И журчанье ручьев,

Рожденье стихов

И дрожь парусов,

Романтику странствий

   и цокот подков,

Романтику бурь и походных костров

Романтику схваток,

Романтику слов,

Романтику песен

   и песни ветров…

… … … … … … …

Я поднимаю тост

   за это

Уже промчавшееся лето…

За то, чтоб солнцем вновь и вновь

Кипела кровь,

   звенела кровь,

За то,

   чтоб сквозь годов громаду,

Не посутулившись, пройти,

Чтоб жить,

Чтоб умереть как надо;

Чтоб не растратить в полпути

Большую радость созерцанья,

Большое, жадное вниманье,

Чтоб до последнего дыханья,

Не растранжирив, донести

Зарниц далеких полыханье,

Горячей полночи молчанье

И трепет Млечного Пути…

Чтоб залпом выпить дар бесценный,

Любить,

   работать,

     петь,

       дышать,

Чтоб каждой клеткой

   вдохновенно

Весь этот мир воспринимать;

Чтоб дней поток

Свободно тек,

Безбрежно светел и широк;

Склонив седеющий висок,

Чтоб каждый

   после

     вспомнить мог,

В веселый час,

   в минуту злую,

В труде,

   на отдыхе,

     в бою,

Огнем и ветром налитую

Большую

   молодость свою.

Москва, 1938 г.

«На этаже пятнадцатом…»

На этаже пятнадцатом

Гостиницы «Москва»

(Хоть не хочу признаться в том)

Кружится голова…

А с улицы доносится

Сирен разноголосица,

Колес разноколесица,

Трамвайные звонки…

Тяжелые, зеленые и желтые жуки,

Ползут себе троллейбусы, задравши хоботки.

«Серые избы в окошке моем…»

Серые избы в окошке моем,

Грязные тучи над грязным жнивьем.

Мы, вечерами

   Москву вспоминая,

Песни о ней

   бесконечно поем —

Каждый со всеми,

   и все о своем.

Ночью — далекие залпы

   орудий,

Днем — от дождя

   озверевшие люди

В тысячу мокрых,

   пудовых лопат

Землю долбят, позабыв

   о простуде,

Липкую, грязную

   глину долбят.

Значит, так надо. Чтоб в мире любили,

Чтобы рождались, работали, жили,

Чтобы стихи ошалело твердили,

Мяли бы травы и рвали цветы бы…

Чтобы ходили,

   летали бы,

   плыли

В небе, как птицы, и в море, как рыбы.

Значит, так надо.

   Чтоб слезы и кровь,

Боль и усталость,

   злость и любовь,

Пули и взрывы, и ливни, и ветер,

Мертвые люди,

   оглохшие дети,

Рев и кипенье

   огня и свинца,

Гибель, и ужас,

   и смерть без конца.

Муки —

   которым сравнения нет,

Ярость —

   которой не видывал свет…

Бой

   небывалый за тысячу лет,

Боль,

   от которой не сгладится след.

Значит, так надо.

   В далеком «потом»

Людям,

не знающим вида шинели,

Людям,

   которым не слышать шрапнели,

Им,

   над которыми бомбы не пели,

Снова и снова

   пусть скажут о том,

Как уходили товарищи наши,

Взглядом последним

   окинув свой дом.

Значит, так надо.

Вернется пора:

Синие, в звоне

   стекла-серебра,

Вновь над Москвой

   поплывут вечера,

И от вечерней

   багряной зари

И до рассветной

   туманной зари

Снова над незатемненной столицей

Тысячью звезд взлетят фонари.

Пусть же тогда нам

   другое приснится,

Пусть в эти дни

   мы вернемся туда,

В испепеленные города,

В земли-погосты,

В земли-калеки…

Пусть мы пройдем их

   опять и опять,

Чтобы понять

   и запомнить навеки,

Чтоб никогда

   уже не отдавать.

Вспомним, как в дождь,

   поднимаясь до света,

Рыли траншеи, окопы и рвы,