Имена льда - [32]

Действительно, почему? Л. перевел дух и подавил желание немедленно броситься вниз и посмотреть на сердце.

— Я действую по принципу случайного выбора, — ответил Л. после минутного молчания. — И я обрабатываю память множества личностей в самых разных временных срезах. В данный момент в обработке тысяча двадцать пять фрагментов. Заархивировано только в этом населенном пункте миллион сто восемь значимых фрагментов. Но я не могу одновременно осознавать себя всеми этими личностями — возможности моего процессора ограничены.

— Поэтому ты выбираешь самую ненавязчивую личность — какого-нибудь мелкого клерка, у которого самое серьезное переживание — сбившийся носок? — насмешливо поинтересовался призрак.

— У него масса других переживаний, — Л. вдруг почувствовал необходимость вступиться за того, кем он был последние несколько часов.

— Понимаю. Мне одна только моя собственная память спокойно спать не дает. А ты… Ты мог бы стать просто суперпризраком, парень!

— Я не могу стать призраком — это не учтено моей программой, — ответил Л.

По телу призрака прошла мелкая рябь. Л. догадался, что он так смеется.

— А ведь тебя тоже тут оставили доделывать грязную работу. Ты, конечно, каракатица, вернее, колония каракатиц, и вся колония, как и каждая каракатица в отдельности — простофили. Вот почему ты так носишься со своим правым ботинком, приятель. И вот по какому принципу ты выбираешь себе «кем быть».

Один из манипуляторов в дальнем сегменте города прислал сигнал бедствия — его узел управления привалило чем-то, состав чего он не мог проанализировать в этом положении. Л. направил два ближайших манипулятора на помощь. Они подняли обломок обгоревшего бетона, на котором каким-то чудом сохранились фрагменты граффити. Л. скопировал граффити и какое-то время наблюдал, как манипуляторы превращают обломок в горку пыли, а потом раскладывают ее на простейшие составляющие. Углерод вернется в атмосферу. Металлы лягут в землю.

Из-под горки пыли показался потерянный манипулятор. Л. проверил его состояние. Манипулятор требовал серьезного ремонта. Его можно было прямо сейчас регенерировать — утилизировать и создать новый прямо из подручных материалов. Ремонт займет больше времени — каждый манипулятор был, по сути, центром управления для огромного количества мельчайших механизмов-преобразователей, работавших на уровне элементарных частиц. Л. с минуту поколебался и дал указание ближайшему манипулятору заняться ремонтом. Черт с ним, со временем. Чего он вообще о нем подумал? Время для Л. не имело значения. Он вообще не знал, что это такое. Время было фантомом чужой памяти — в точности как призрак.

— Нерациональное решение, — отметил призрак. — Хотя по-человечески я тебя понимаю.

— Я не человек, — сказал Л.

— Я, в общем, тоже, — пробормотал призрак.

Он по-прежнему смотрел в окно. И Л. стало любопытно, что именно он там видит? Какая временная перспектива у призрака? Он видит город прошлого — тот, в котором он жил и вместе с которым, возможно, погиб? Или он видит груды развалин, на которых хозяйничают манипуляторы, похожие на каракатиц? А может, его перспектива открывает будущее — далекое, неподвластное ему, Л.? Что это? Холмы, покрытые лесом и травами? Овраги, по которым бегут шустрые речушки с кристально чистой водой без следа высокой химии и неестественной радиоактивности?

Или он выискивает взглядом вывеску «Синей лошади» и проклинает про себя правый ботинок?

По телу призрака снова пробежала зыбь. Огоньки, просвечивающие через него, мигнули. У Л. на миг сбилось дыхание. Дыхание, которого у него, на самом деле, не было. Но которое было у каждого живого существа, населявшего этот город.

Тело призрака, которое поначалу казалось ему самым обычным для представления местной цивилизации — клоком белой мглы, кое-как поддерживающим форму человеческого тела, — действительно было полупрозрачным. Но это не была мгла. Оно больше походило на перламутровую жидкость, по которой пробегали неритмичные волны дрожи. Когда призрак говорил, Л. не столько слышал его, сколько распознавал смысл сказанного по играм света и тени на его поверхности. Сам по себе, вне фантомной памяти, Л. вообще не был способен слышать и понимать речь.

— Нет, ты не ссыльный. Ты тупица, — с удовольствием произнес призрак. — Я тоже таким был. Но потом исправился. Знаешь, когда у тебя в распоряжении вечность, времени хватает на все, в особенности на то, чтобы пораскинуть мозгами. Ты поймешь. Потом, — призрак хихикнул. — А сейчас просто подумай вот над чем. Если жизни подходит только ее собственная планета, то память предыдущего цикла жизни подходит только последующему циклу этой же самой жизни. И больше никому во всей Вселенной. Так для чего, вернее, для кого ты ее так старательно собираешь? Кто еще поймет твои страдания по поводу сбившегося носка? Разумная плесень с Альфа-Центавра?

— На Альфа-Центавра нет разумной плесени, — автоматически ответил Л.

— Много ты знаешь, — призрак фыркнул. — Альфа-Центавра вне твоей компетенции. Твое дело — наши помойки, и утрись.

На самом деле Л. его почти не слушал. Он обдумывал то, что внезапно стало ему совершенно ясно: призрак не мог быть только частью здешней памяти. Это было нечто, принадлежащее в той же мере его, Л., миру. Вернее, ему самому, поскольку он и был всем своим миром. Теперь Л. ясно видел, что призрак совсем не напоминает очертаниями гуманоида — на фоне темного окна, вернее, внутренней линзы оптического органа Л., висела перламутровая капля. Она была маленькой и чуть разреженной копией той, которая находилась уровнем ниже — в зале, который Л. привык называть «грудной клеткой». Теперь он сам удивился этому названию. Его мышление под влиянием работы с местной памятью стало слишком антропоморфным.