Имена - [53]

Вышел Вольтерра.

— Погляди на нее. Такие гигантские очки. Это с ее-то узким личиком и короткой стрижкой. Совсем ни к селу. Она похожа на научно-фантастическое насекомое.

— Отвали, умник.

Мы уселись в автобус с группой баптистов из Луизианы и переехали через реку на израильскую территорию. Сложные таможенные процедуры. Дел вышла из будочки, где обыскивали женщин, и присоединилась к нам у паспортного контроля, озираясь вокруг.

— Гляньте, как они опираются на свои эм-шестнадцать. Я-то думала, они будут не похожи на арабов и турок. Уж больно неряшливые с виду, правда? И винтовками своими болтают, не смотрят, кто перед ними стоит. Не знаю, чего я ждала. Мне казалось, тут народ не такой расхлябанный.

— Скоро дождь пойдет, — сказал Фрэнк. — Хорошо бы.

— Зачем тебе?

— Тогда ты снимешь очки.

— Не знаю, чего я ждала, — повторила она.

— Тогда мы промокнем, гуляя по Старому городу. И ты снова простудишься, как в Стамбуле. Чтобы хлебнуть горя по полной программе.

Мы сели в восьмиместное такси с русскими православными монахинями. На подъезде к Иерусалиму солнце пробилось сквозь плотные облака, позолотило коричневые холмы, известняковые дома и оттоманские укрепления. Наша гостиница была к северу от Старого города. Вольтерра задержался у регистратуры, чтобы навести справки.

Мы прошли в Дамасские ворота и сразу очутились в многоязычном водовороте. Натиск чужих языков ошеломлял не меньше, чем толкотня, обилие груженных продуктами осликов и бегущих мальчишек. Солдаты были в ермолках, какой-то человек волок восьмифутовый крест. Вольтерра заговорил по-итальянски с незнакомцами, спросившими дорогу. Торговцы грузили рулоны алой материи и мешки с картофелем на деревянные тележки, которые потом использовались мальчишками как тараны, помогающие пробиться сквозь толпу. Коптские священнослужители в синем, эфиопские монахи в сером, «белый отец»[18] в своей безукоризненной сутане. Что здесь религия — суть или язык? А может, костюм? Монашенки в белом и в черном, задрапированные с ног до головы, мрачные клобуки, яркие капюшоны с крылышками. Нищие в плащах сидят неподвижно, ждут подаяния. Из приемников доносится музыка, хрипят и трещат портативные передатчики. Я с трудом различил в общем гаме усиленный громкоговорителем, напевный призыв к молитве. Потом он влился обратно в шум толпы — единственный живой голос, точно упавший с неба.

Дел откололась первой, ушла по извилистой улочке, на которой работала бригада с отбойными молотками. Потом Вольтерра пробормотал что-то насчет армянского квартала. Мы договорились, что сойдемся позже у Западной стены.

Я нашел кафе и сел снаружи, потягивая турецкий кофе и слушая, как болтают торговцы. Витрины их лавочек были забиты религиозными сувенирами, продукцией массового производства. Вид этих товаров действовал на меня благотворно. Калеки на Виа Долороза, хасиды в черных шляпах, греческие священники, армянские монахи, люди, молящиеся на узорчатых ковриках в мечетях, — все эти ипостаси веры пробуждали во мне неловкость. Они были упреком моему закоснелому скептицизму. Они давили меня, угнетали, теснили. Поэтому я поглядывал на дрянные безделушки в витринах с толикой иронической благодарности. Оливковое дерево, стекло, пластмасса. Они в известной степени компенсировали воздействие более крупных фигур, которые заполонили улицы, возвращаясь с молитвы.

Я увидел Дел у лавчонки с пряностями: она беседовала с опершимся на трость стариком. Белобородый, в вязаной шапочке и свитере поверх халата с черным поясом, он словно излучал покой, и это делало его по-своему прекрасным. У него был мягкий, дремотный взгляд, а лицо, похожее на лик самой пустыни, точно хранило память о веках тишины и света. Мне пришло в голову, что она, возможно, говорит ему сейчас нечто подобное. Конечно, я едва знал ее, но, как мне подумалось, это было бы вполне в ее духе. Подойти к старику на улице и сказать, что ей понравилось его лицо.

Она увидела меня и двинулась в мою сторону, обогнув по дороге группу, предводитель которой нес флаг с изображением буквы «сигма». Солнечные очки Дел были подняты на лоб, она чистила зеленый апельсин. В ее повадке сквозил некий уличный шик, дерзкое обаяние. Она брела, подволакивая ноги, как угрюмый неуклюжий мальчишка по школьному коридору. До сих пор я не замечал, как она красива. У нее было равнодушное лицо с правильными чертами, пренебрежительный взгляд, капризно вычерченный рот. Она дала мне дольку апельсина и села рядом.

— Не думаю, что он меня понял.

— Что вы ему сказали?

— Как здорово он выглядит — залюбуешься. Чудесные глаза. Вот что я потом помню. Лица. Даже этих тупых амбалов в Турции. Лица бывают поразительные. Надолго мы сюда приехали?

— Я отбываю утром. После полудня у меня рейс из Аммана. Как вы с Фрэнком, не знаю. Гляньте, надолго ли выданы разрешения.

— Зачем мы здесь?

— Я ради любопытства. Вы ищете одного армянина.

— Мне нравится ваш пиджак. Он с характером.

— Когда-то это был твид.

— Обожаю старые вещи.

— Его разъела эрозия. Хотите — возьмите.

— Слишком велик, спасибо. Фрэнк говорит, вы одинокий.

— Мы с Фрэнком не всегда понимаем друг друга. Наша дружба существовала в основном благодаря Кэтрин. Даже когда мы встречались вдвоем, разговор шел о Кэтрин, она была связующим звеном.