Имена - [41]

Эпизодическая любовь.

— Мало того, — сказала Кэтрин. — Он говорил с Оуэном.

Звездные россыпи, торжество над временем. Неподалеку человек с фонарем и осликом, нагруженным черными мусорными мешками. Холм темнел как дыра в лучистом средневековом небосклоне, расписанном по-арабски и по-гречески. Мы пили красное вино с Пароса, слишком переполненные ночью и небом, чтобы зажигать свечи.

— Я слушала только урывками. Речь шла в основном о культе. Теперь Оуэн уже не сомневается. Это культ, и никаких вариантов. Все признаки налицо. Не нравятся мне эти разговоры.

— Знаю.

— А он развернул целый диспут. Хлебом не корми, дай порассуждать. Он знает, что я от этого устала, но в данном случае у меня не хватает духу обвинять его в чрезмерном усердии. Фрэнк был просто заворожен. Он без конца теребил Оуэна, расспрашивал. Они проговорили об этом культе часов семь или восемь кряду. Один вечер здесь, другой — в доме археологов.

— Зачем Фрэнк ездил в Турцию? Он снимает фильм?

— Он прячется от фильма. Бросил группу, натуру — в общем, все. Он не сказал мне, где они снимали, но я знаю, что это уже четвертый проект подряд, от которого он сбегает. И второй, дошедший до стадии съемки.

— Где он сейчас?

— Понятия не имею. Уплыл родосским пароходом. Там по дороге еще два или три острова.

— Ты видела его последний фильм?

— Он замечательный. Великолепный. Такой только Фрэнк мог снять. В нем чувствуется его напор. Знаешь его манеру вклинивать повсюду короткие эффектные штучки. Мне страшно понравилось.

— Это было как раз когда мы закруглялись с семейной жизнью.

— Я ходила в молельный дом на Ронсевале. Пешком. Сколько там миль?

— Это за Батхерстом.

— За Дюфференом.

— Пошла в кино. А я что делал?

— Так приятно было отправиться в кино одной. Понимаешь?

— А я, наверное, смотрел телевизор. Какая трагическая разница.

— Ты работал над своим списком, — сказала она.

— Над твоим списком.

— Я никогда не подытоживала в уме твои так называемые пороки. Это была твоя игра.

— Верно, верно. Должно быть, я тогда совсем расклеился смотреть телевизор! А ты шагала мимо Дюфферена в своих сапогах и меховой куртке, точно какая-нибудь лесбиянка из тех, которыми нынче пугают детей.

— Спасибо.

— Отправилась на фильм.

— Так приятно было пройтись.

— И ведь не на какой попало.

— Помнишь, как мы ругались у машины?

— Белка в подвале. Единственное дерево, которое краснело по осени.

— Как странно — ностальгия по концу брака!

Я увидел его прежде, чем услышал: Оуэн Брейдмас (его силуэт) тихо поднимался по лестнице, высоко задирая колени, осторожный, неуклюжий; за ним ползло пятно, высвеченное его фонариком.

— Почему вы сидите в темноте?

— А зачем вы светите назад? — сказал я.

Мы произнесли свои реплики почти одновременно.

— Правда? Я не заметил. Дорогу-то знаю уже наизусть.

— А мы в темноте расчувствовались.

Кэтрин принесла стакан, я налил вина. Он выключил фонарик и растянулся на стуле.

Неспешный вдумчивый голос.

— Я вдруг сообразил, в чем секрет. Несколько месяцев гадал, что такое есть в моем отношении к этому месту, чего я не могу уловить. Во всем какой-то глубокий смысл. Форма скал, ветер. Горы на фоне неба. Эта прозрачная ясность перед закатом — прямо сердце разрывается. — Смешок. — Потом догадался. Все эти вещи я как будто бы помню. Но откуда я могу их помнить? Да, я бывал в Греции прежде, но никогда — в таком уединенном уголке, среди именно таких холмов, такой игры цвета и тишины. С тех самых пор, как попал сюда, я вспоминаю. Все вроде бы знакомо… хотя нет, я не совсем точно выражаюсь. Порой случается, что ты делаешь какую-нибудь простейшую вещь и это производит на тебя совершенно неожиданное впечатление, которое ты будто уже когда-то испытывал, но давным-давно забыл. Ешь, например, смокву, и в этой смокве есть что-то высшее. Первая смоква. Прототип. Родоначальница смокв. — У него снова вырвался смешок. — Я чувствую, что уже знал когда-то особенную чистоту здешнего воздуха и воды, забирался в горы по тем же каменистым тропкам. Жутковатое ощущение. Метемпсихоз. Вот что я чувствовал с самого приезда, но до сих пор не отдавал себе в этом отчета.

— Абсолютное чувствуешь сплошь и рядом, — сказал я. — Голые холмы, человеческая фигура вдалеке.

— Да, и кажется, что ты это уже переживал в прошлом. Если как следует поразмыслить над словом «метемпсихоз», в нем обнаружишь не только «переселение души», но и индоевропейский корень «дышать». По-моему, это правильно. Мы словно вдыхаем то же самое. Подобные переживания глубже, чем то, что улавливают наши органы чувств. Дух, душа. Эти ощущения как-то связаны с самопознанием. Я думаю, их испытываешь только в определенных местах. Может быть, наш остров — мое место. Да, Греция полна этого мистического абсолюта. Но, может быть, надо попутешествовать, чтобы отыскать в нем себя.

— Это ведь индусская идея, — сказала Кэтрин. — Метемпсихоз. Или нет?

— Слово греческое, — ответил он. — Взгляните вверх, вселенная — чистая вероятность. Джеймс говорил, что слова витают в воздухе. Возможно, вместе с ними витают также и идеи, чувства, воспоминания. Не посещают ли нас воспоминания других людей? Если судить по законам физики, прошлое и будущее неотличимы. Мы всегда находимся в контакте. Хаотическое взаимодействие. Узор повторяется. Миры, скопления звезд, может быть, даже воспоминания.