Имена - [116]

— Допивайте. Возьмем еще.

— Энн я не сказал. Маловероятно, что сообщение такого рода из специального бюллетеня станет известно широкой публике. Конечно, кому положено знать, те узнают. А прочие будут жить так, словно ничего не произошло. Если ваше прошлое и перестало быть полным секретом, есть еще будущее, о котором не мешает подумать. Я решил на всякий случай не говорить никому, даже Энн. Разумеется, вы уже спланировали, как себя вести. Лучше, чтобы у вас было как можно больше простора для маневров.

Какая шутка — а поделиться не с кем! Раусер повел меня к могольской гробнице, чтобы окольным путем сообщить мне ту самую новость, которую я сейчас услышал от Чарлза. А я прохлопал, не уловил. По-своему Раусер очень старался оказать мне услугу. Он увольнялся, потому что огласка была близка, и хотел, чтобы я последовал его примеру. Вот в чем беда с простофилями. Рано или поздно вам приходится спасать их шкуру. Если, конечно, они знают о существовании чего-то, от чего их надо спасать.

Я предпочел не напиваться. Когда мы прощались перед гостиницей, Чарлз снова наградил меня непривычно уважительным взглядом. Я отправился к себе в контору и послал по телексу заявление об уходе. При этом мне так и не удалось почувствовать праведное негодование.

Миссис Хелен собирала бумаги, готовясь уйти домой. Она завела привычку носить блузы с высоким глухим воротом или шелковые шарфики, пряча под ними морщины на горле. Я рассказал ей о том, что узнал. Голубой платочек у нее на шее придал моим новостям оттенок горечи. Я сказал, что покидаю фирму без промедления, и посоветовал ей сделать то же. Вскоре здесь мог появиться какой-нибудь нежелательный гость — чиновник из правительства, журналист или человек с порцией взрывчатки.

Она сказала мне: «Пе-пе-пе-пе-пе-пе-пе».

Но на следующий день я снова пришел в контору, пил чай и медленно вращался на стуле. Время от времени заглядывать в наши отчеты — наверное, это все, что им было нужно. Данные для аналитиков. Наши скрупулезные вычисления, столбцы девственных цифр. Все это казалось мне, погруженному в размышления, почти невинным. Раусер давал им доступ к нашим фактам и цифрам — цифрам, которые мы в основном добывали вполне открыто. Но я не мог распространить кажущуюся незначительность преступления на свое собственное слепое участие. Те, кто действовал сознательно, были виноваты меньше, чем люди, осуществлявшие их замыслы. Именно неосведомленным предстояло теперь размышлять о последствиях, оценивать тяжесть греха, определять уровни виновности и сожаления. Чем отплатили Раусеру за его благодеяния, я не знал, да и не интересовался этим. Возможно, он был штатным служащим Управления, а может, только его пособником или простофилей более высокого полета.

Если Америка служит живым мифом для всего мира, то ЦРУ — это миф для американцев. В этой цитадели молчания, в этой гигантской, немой бюрократической пирамиде с ее кознями, обманами и эффектными предательствами кроются все мыслимые сюжеты. Управление принимает разные формы и меняет обличья, в каждый конкретный момент воплощая собой то, в чем мы нуждаемся, чтобы познать себя или облегчить свою душу. Оно придает нашим общим переживаниям некий классический оттенок. Плетение интриг за чаем в тихом кабинете. Я чувствовал глухой зуд, боль, которая словно увлекала меня в прошлое, задевая по дороге множество побочных пластов. Эта моя ошибка, как ее ни назови, эта неспособность вникнуть, занять в жизни твердую позицию будто подтверждала собой все, что по разным поводам говорила обо мне Кэтрин. Все ее эпизодическое недовольство, мелкие сетования, глубокую досаду. Задним числом они оказались оправданными. Моя ошибка была из тех, что не имеют степени и границ, из тех, благодаря которым все и вся предстает в ином свете. Пытаясь по заведенной некогда привычке взглянуть на себя ее глазами, я видел себя объектом ее сожалений и остаточной любви. Да, она смогла бы посочувствовать мне, простить меня за нынешнюю промашку, если не за все прочие. Подумав об этом, я слегка воспрянул духом.

Рано или поздно я должен был поднять телефонную трубку и тактично разузнать кое о чем у Энн Мейтленд. Я позвонил перед самым полуднем, когда она обыкновенно сидела дома, а Чарлз выходил на прогулку. Но мне никто не ответил. Они же в Микенах, сообразил я под шум ветра.

Недели через три-четыре у Тэпа кончались занятия в школе. Я рассчитывал встретиться с ним в доме отца, в Огайо, а потом отвезти его назад в Викторию — путешествие достаточно долгое, чтобы удовлетворить его любовь к езде на автомобиле. Там я немного пообщаюсь с женой, проведу еще некоторое время с Тэпом и решу, что делать дальше. Опять какая-нибудь псевдолитературная халтура, возврат к жизни вольного художника. Но где я осяду? В каких краях?

Когда включился телекс, я покинул контору и пошел бродить по Национальному парку среди функий и безупречных пальм.

Два дня спустя, в пятницу, я столкнулся с Энн на уличном рынке поблизости от своего дома. Она взвешивала на руке дыню, поворачивала ее так и сяк, пробовала на ощупь.

— Надо нажимать вот здесь, снизу. Этот торговец сердится на меня. Он хочет проверять сам. Слышите, как бормочет? Я мну его драгоценную спелую раннюю дынечку.