Имена - [105]

— Платите как пожелаете, сэр.

— Но что вы мне покажете? Мы где-то между Джайсалмером и пакистанской границей.

— Джайсалмер, Джайсалмер, — повторил он нараспев, точно слова из веселой песенки.

— И пакистанская граница, — сказал Оуэн.

Человек посмотрел на него. Слово «вчера» означало также и «завтра». В пустынном небе кружили ястребы.

— Если автобусы не ходят, а грузовика надо ждать неизвестно сколько дней, я пойду в Хава-Мандир пешком.

— Вы уйдете в Тар, но вы не выйдете оттуда, сэр.

— Вы назвали себя учителем. Чему вы учите?

Человек попытался вспомнить. Потом завел монолог — кажется, о своей молодости, когда он, в ту пору жонглер и акробат, скитался между укрепленными городами. Двое мужчин сидели на корточках в пыли. Индус говорил без умолку, его правая рука двигалась точно в трансе, левая сжимала веревку, обвязанную вокруг шеи козы. Оуэн почти не заметил его ухода. Он по-прежнему сидел у самой земли, чуть подавшись вперед, перенеся вес тела на голени. Когда солнце стало белым и зыбким, он вынул из сумки порцию сухого овощного концентрата и съел ее. Ему хотелось пить, но он позволил себе лишь символический глоток, решив сохранить остаток до середины завтрашнего дня, когда ему придется искать тени и отдыха после пяти часов, проведенных на ногах. Внезапно стемнело. Он улегся на бок, как цыган на картине Руссо, безмятежно спящий волшебным сном.

Он лежал в полудреме, думая об утреннем тяжелом путешествии, когда к нему приблизились несколько запряженных быками повозок, собранных из железа на латунных штифтах. Это ехали кузнецы с семьями — на женщинах были яркие чадры и серебряные украшения. Они подвезли его до Хава-Мандира.

Это был городок, построенный в пятнадцатом веке и почти слившийся с пустыней даже по цвету, так что Оуэн заметил его не раньше, чем их караван очутился у самых ворот. Город постепенно оседал, разрушался и осыпался, сходя на нет. Даже собаки, скучающие на его окраинах, были желтобурыми, вялыми и едва различимыми. Он прошелся по улицам. Дома были из песчаника, с резными фасадами и плоскими крышами, на многих стенах стояли магические значки-обереги. Одно длинное здание украшали купола, беседки и изящные лепные балкончики. Активной деятельности было мало, и в основном она имела отношение к воде. Какой-то человек мыл верблюда, еще один крепил на двухколесной деревянной тележке металлические баки. Через несколько минут Оуэн выбрался на другой конец города. Задул ветер с песком.

Каменные дома уступили место глиняным и кирпичным хижинам. Многие из них, разрушенные, мало-помалу поглощал песок. Местная ребятня смотрела, как Оуэн пьет из своей фляжки. Козы свободно заходили в населенные хижины и выходили обратно. Он залез на обломки стены и оглядел горизонт. Там стояли конические глиняные сооружения цвета песка, всего штук шесть, одно или два — с соломенной крышей. Он видел такие и раньше — закрома для пищи и зерна, не выше семи-восьми футов. Обычно они возводились сразу же за околицами поселков, рядом с ними часто работали люди, бродили привязанные животные. Вокруг этих никого не было, а от последней хижины их отделяли ярдов триста. Он зашагал туда.

Ветер гнал песок по бурым руинам. К кучке маленьких строений вела грубая тропинка, окаймленная колючими кустами. Вдалеке параллельными грядами тянулись скалы из песчаника. Он миновал женщину и ребенка с костлявой коровой. Ребенок шел вплотную за животным, собирая падающий навоз, складывая его и слепляя в комки. Женщина что-то сердито крикнула, в воздухе свистнул прут. Звуки отнесло ветром. История. И человек, который находится вне ее.

Когда Оуэн достиг закромов, он уже почти ничего не видел. Песок колол ему лицо, и он шел, прикрывшись согнутой рукой и лишь иногда поглядывая вперед, чтобы определить направление. Вдруг что-то поразило его: в конце тропинки стоял человек, темнокожий, со спутанными кудрявыми волосами и открытым, несмотря на песок и ветер, лицом. Тени вокруг тусклых глаз, в облике чувствуется угроза. Но он был также и странно спокоен, ждал, закутанный в одежду от лодыжек до шеи, без головного убора, руки спрятаны, ноги босые, и он что-то говорил Оуэну. Или спрашивал? Они смотрели друг на друга в упор. Когда человек повторил свои слова, Оуэн узнал санскрит и мгновенно понял смысл фразы, даже не переводя ее в уме. Человек сказал: «На скольких языках вы говорите?»

Комната была наполовину залита светом. Он сел повыше. Его движения были слегка неуверенными — кажется, только сейчас я заметил, насколько он утомлен и болен. Один голос звучал по-прежнему ясно и твердо.

— Это вопрос, который внушает мне страх, — сказал я. — Он точно караулит меня на Востоке всякий раз, как я сюда приезжаю. Не знаю, в чем секрет его силы.

— В каком-то смысле это ужасный вопрос, не правда ли?

— Но почему?

— Не знаю, — отозвался он.

— Почему мне кажется, что он обнажает какую-то роковую слабость или недостаток?

— Не знаю.

— Вы-то можете на него ответить. На пяти или шести?

— Считая санскрит. Что, в общем, недалеко от прямого обмана. В свое оправдание я мог бы сказать, что никогда не имел возможности побеседовать на нем с кем-нибудь, разве что с тем мальчиком на озере. Сейчас его снова изучают в школах.