Имеет свойство яда - [34]

Олег посмотрел прямо в глаза Сокольскому и тихо спросил:

— Владислав Алексеевич, что вы хотите услышать?

Формулировка сама по себе предполагала множество ответов. Выражение глаз Сокольского изменилось. Оценил, да. Только вот легче от этого не стало.

Вот фарфоровая чашка вернулась на стол. Олег невольно засмотрелся на длинные пальцы и красивой формы ладонь. И тут же выругал себя последними словами.

— Правды, Олег.

Да с какой радости? И хоть умом он понимал, что ничего особо плохого Сокольский не хочет, а вчера здорово помог расслабиться, быть внимателен и нежен, думая не только о себе, но и о партнере. При этом… хорошо так думая, но… Раскрывать душу-то зачем? Что вы в ней хотите узреть, Владислав Алексеевич? Правду? Вряд ли она вам понравится в том виде, в котором есть.

— Правда в том, что скоро начнутся лекции, — осторожно ответил Олег, чувствуя, как ступает по острой грани между собственной уже приглушенной злостью и опаской неосторожно нагрубить собеседнику.

Сокольский улыбнулся. Холодно так, без капли радости. Улыбка — всего лишь штрих к идеальному образу. Да уж, не любит, когда не отвечают на вопросы. Но и вопросы, извините, пожалуйста.

— Правда в том, Олег, что у вас какие-то проблемы. Бледность, круги под глазами, холодные руки, резкий перепад настроения, стоит только спросить о работе. Конечно, — собеседник развел руками, — можно это все обосновать природными данными и, допустим…

— Полнолунием, — брякнул Олег, чем вызвал удивленный взгляд. — В полнолуние я всегда так выгляжу.

— Я это учту, — серьезно кивнул Сокольский, — но вчера с неба светил молодой месяц.

— Да вы звездочет, Владислав Алексеевич, — елейным голосом огрызнулся Олег, чувствуя, что пора сваливать не только с глупой линии разговора, но и из номера тоже.

Сам дурак, сам виноват. Не стоит на кого-то перекладывать ответственность за свои поступки. Это глупо, некрасиво и очень опасно для здоровья. Шутка вышла дурацкой, обстановку не разрядила. Ладно, придется тогда выкручиваться по-другому.

— Или связано не с работой? — неумолимо продолжил Сокольский. — Здоровье, личная жизнь?

Теперь это был не дискомфорт. Медленно изнутри поднималась злость. При этом даже не потому, что так бесцеремонно расспрашивали, а потому что были близки к истине. Но истина — слабости. А чужим слабости показывать нельзя.

А личная жизнь… Твою же за ногу, неужели ты подумал, что будь у меня кто-то, кувыркался бы я с тобой тут?

Простой логичной мысли, что речь идет не про отношения со второй половинкой, а про семью в целом. Но когда матери нет, а отца почти нет, об этом как-то не думаешь.

— Владислав Алексеевич, — тихо, но четко произнес Олег, — вы издеваетесь?

Но хуже всего было, то, что во взгляде Сокольского не было ни намека на издевку. Кажется, он действительно интересовался. От этого стало не по себе. Господи, богатый, уверенный, дорогой мужик, гендиректор «Корсара», зачем оно тебе?

«Может, такая манера развлекаться?»

Решив, что ни стоит больше думать ни о плохом, ни о хорошем, Олег, вложив по максимуму дипломатичности, сказал:

— Владислав Алексеевич, я очень признателен вам за все, но позвольте разобраться мне со своими делами самому?

Вот же ж репей. Вчера об этом же тоже спрашивал. Но вроде же тогда удалось отмазаться. А тут… и ведь обещал же не лезть с расспросами. Только вот… и не скажешь этого сейчас. Нельзя хамить тому, кто…

Олег медленно поднялась, стараясь не совершить ни единого резкого движения.

— Спасибо за… — и запнулся. Так, а как назвать лаконично шикарный секс, ужин, снова шикарный секс, спокойную ночь и отличный завтрак? — все.

Ну, а что? Хорошая же формулировка. Подумаешь, что слишком короткая. Зато очень емкая. И вообще, краткость — сестра таланта.

Сокольский ничего не сказал. Только смотрел внимательно-внимательно, словно ждал продолжения. Хотя на дне серебристо-серых глаз, кажется, мелькнуло удивление. Значит, можно уходить. Пока не остановил. А то… уходить может и не захотеться.

Оказался возле двери очень быстро. Кажется, в первый раз за долгое время не зная, стоит ли выходить сейчас или помедлить еще минутку, непонятно на что надеясь.

Секунды замерли, воздух показался вязким и душным. Смешно и горько, что за глупости?

— Олег…

Даже не появилось ни единой разумной мысли, когда его быстро развернули, прижали. А потом губы Сокольского накрыли его собственные. Властно, спокойно и, внезапно, очень нежно. К щекам хлынул жар, вдохнуть удалось с трудом. Зародившаяся внутри злость начала стихать. Хотя, какой начала? Неожиданность смела ее полностью.

Сокольский выпивал дыхание, ласкал его губы, язык, не давал отшатнуться. Спустя болезненно долгий и страшный, словно голодная беспросветная бездна, миг, Олег положил руки на его плечи и ответил. Без всякой задней мысли. Просто кощунственно было стоять столбом и делать вид, что все равно, когда тебя так целуют.

Что-то менялось, становилось совсем не так, как надо. И делалось так горячо, что казалось, солнце вышло из-за туч и залило своим жаром всю комнату. Или это огонь бежит от прикосновений пальцев Сокольского, которыми он поглаживает скулы и шею. Еще немного — и возьмет лицо в ладони. И тут станешь совсем потерянным и беспомощным, потому что посмотрят глаза в глаза — и ни сбежать, ни скрыться.