Имам Шамиль - [245]

Длинной цепью растянулся караван. Мирно раскачивались паломники в кибитках под дешевыми балдахинами в такт широкому шагу единственного в те времена «корабля пустыни». Лишь бедуины, привычные к жаре, спокойно дремали под палящими лучами южного солнца. К закату дня подъехали к небольшой деревушке, расположенной недалеко от Джидды. Плоскокрышие глинобитные домишки, грязные кривые улочки. Ни одного деревца, ни даже слабого побега живой травы! Один песок всюду, безжизненный, сухой. На каждом шагу, в каждой щели, на зубах, в глазах… Все засыпано желтым песком, сожжено оранжевыми лучами солнца. Но не это потрясло впечатлительного Шамиля, а люди — люди жалкие, истощенные до предела, полуобнаженные, в рубищах, желто-коричневые, похожие на пустыню. Но это были не арабы, а иноплеменные. Несчастные бросились навстречу каравану, протягивая за милостыней костлявые руки. Милосердные путешественники бросали им мелкую монету.

— Что их держит здесь? — спросил Шамиль у подъехавшего к нему караван-баши.

— Нужда. Видите, среди них нет детей пустыни. Все они пришлые. В своем рвении к религии они не посчитались с требованием Корана, рискнули совершить хадж без достаточных средств. Вот и застряли здесь, не имея денег на обратный путь. Говорят, некоторые из них много лет влачат в этой дыре жалкое существование. Немало погибает их здесь от истощения и холеры.

Похожий на скелет беззубый старец с жидкими сединами, которые контрастно очерчивали темно-коричневое морщинистое лицо, мигая красными веками, протянул руку к Шамилю.

— Юнус, дай мне кошелек, — сказал Шамиль.

То, что увидел Юнус и остальные через минуту, казалось ужасным. Десятки рук, цепко хватая друг друга за лохмотья, оттягивали и отталкивали тех, чьи пальцы успели схватить золотые турецкие лиры, щедро раздаваемые Шамилем. Буквально за одно мгновение наполненный золотом кошелек опустел. Многие, кому достались лиры, пав ниц, целовали ноги верблюда. Глаза других, полные слез радости и благодарности, были обращены к небу. Их уста восклицали: «Яллах, шукраналлах!» (О боже, спасибо, боже!)

Шамиль погнал верблюда, он хотел скорее уйти от ужасного места, подобного которому не приходилось встречать даже после жестоких сражений. В ту ночь, лежа на полу караван-сарая, он долго не мог уснуть. Перед его глазами поминутно поднимались сотни костлявых рук изможденной голодом толпы, на него были обращены сотни впалых глаз, горящих блеском обреченных. «Не сон ли это?» — думал Шамиль, не веря, что в преддверии святой обители пророка может быть такое. В России, в стране гяуров, ему не приходилось встречать подобное.

Рассветало. Шамиль встал, вышел во двор. Смуглолицый бедуин в бурнусе из верблюжьей шерсти, оскалив в улыбке стройный ряд крепких зубов, отливающих желтизной слоновой кости, спросил его:

— Не спится?

— Привычка рано вставать, — ответил Шамиль.

На заре паломники вновь двинулись в путь. К полудню прибыли в Бахру. Здесь начиналась черта «харам», за которую не смела ступать нога иноверца. Караван-баши первым спрыгнул со своего верблюда, снял с пояса дубинку и, ударяя ею по передним ногам животных, поставил на колени верблюдов, давая таким образом возможность сойти пассажирам. У черты «харам» пограничники проверяли документы у всех мужчин, но женщины и дети могли неприкосновенно перешагнуть через священную грань. Вместе с ними бедуины перегоняли на ту сторону своих верблюдов. После проверки паломники вновь уселись на животных и двинулись дальше.

Следующую ночь пришлось провести в пустыне. Над мертвым морем песка заметался самум, наполняя тьму таинственными шорохами и шелестом. Паломники в страхе зарывались в песок, жались друг к другу, нашептывая молитвы.

С восходом зари снова в путь.

Наконец показалась священная Мекка. Учащенно забилось сердце Шамиля. Вот он, благодатный оазис с белокаменными плоскокрышими домами, над которыми словно могучая стена вдали тянется гряда гор. Великолепные мечети со стройными минаретами, стрельчатыми окнами высятся над домами. Позолота куполов, синь безоблачного неба, затейливая вязь узоров на стенах, сияние ляпис-лазури, — все это под раскаленным солнцем Аравии. Лишь под сводами храмов, крышами домов, караван-сараев, под тенистыми пальмами лениво течет жизнь.

Чем ближе подходил караван к городским стенам, тем слабее становился звон бубенцов на сбруях верблюдов, заглушаемый шумом большого города.

Хотя ворота Мекки были гостеприимно распахнуты, многие паломники останавливались за стенами города, спеша закупить место в дешевой палатке, шалаше или под тенистой пальмой. Мекка не в силах была вместить тысячные толпы, устремляющиеся сюда со всех уголков земного шара в дни поста месяца рамадана. В эти дни предприимчивые меккинцы ухитрялись продать места даже под открытым небом за стенами города.

Бедуин, хозяин верблюдов, на которых ехал Шамиль со своим семейством, воскликнув: «Бисмиллах!», — въехал в ворота священного города. Он повез своих спутников к дому губернатора, который любезно поселил Шамиля с семейством в гостинице, пообещав доложить маккашарифу о его прибытии. Это был белый двухэтажный дом с балконом, расположенный в центре города, из окон которого были видны крыши других домов, балкончики, на которых появлялись женщины, закутанные в чадры, лавочки торговцев, мастерские ремесленников и прочих обитателей богатого города.